Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Очень информативный пост.

Скайпочат команды Тин Вулфа — место, в котором ВСЕ разговоры рано или поздно, так или иначе перетекают в разговоры о гей-порно

@темы: Keep the muffins, Kittens in mittens, Мне так нравится этот момент, что я занялся бы с ним сексом, если б мог (c), Подросток-Вафля, Мы прятались в телегах от кактусов

---

It's Pydia time!

Обоже, какой клиииип *_* Ещё и на одну из моих любимейших песен эвер.
Какой видеоряд, какая синхронизация, какие Питер с Лидией, какое ВСЁ! *горит*

09.12.2014 в 21:01

Пишет  Лейтенатор:

Нечеловечески охуенная пидия, просто слов нет /порвался на сирца/
кто не в курсе канона, это Питер в двух возрастах

09.12.2014 в 13:48

Пишет  HoneyMonsterNoNo:

Teen Wolf - Peter/Lydia Deathbeds
Автор: BobbyMcGriffin

@темы: For all the geeks out there, Fucking awesome, Подросток-Вафля, Кажется, я на это дрочу

---

Файналли!

Ах да! Ещё амёба завтра (ну, по времени уже сегодня лол) едет бить новую татушеньку.
Талантливейший чувак Илья из Family Ink Tattoo переработал мне под татуировку мой любимый арт Ричи Беккета Callous Heart, который я хотела себе набить уже больше года *3*

Вот какой получился из этого эскиз

Идеально было бы сделать на рёбра под, пардоньте, сиськой, но с моей скачущей туда-сюда фигурой рёбра — не вариант вообще. Ну и на них бить больно невероятно, посему решила зафигачить на левом предплечье. С нетерпением жду 11 утра и нескольких часов боли

@темы: Вы, Грамм, определенно веселая дама! (с), Keep the muffins, Мне так нравится этот момент, что я занялся бы с ним сексом, если б мог (c)

---

Будни бесполезной амёбы.

Я, видимо, так прикипела к Ориджам да Дневникам, что сама решила втихушную так превратиться в вампира.
Я разучилась спать ночью Мой режим сна никогда не славился своей стабильностью, но таки сейчас я просто превосхожу сама себя. Вчера легла в 6 вечера и проснулась в час ночи, сегодня легла в час дня и проснулась в 11 вечера. И проспала бы, наверное, дольше, но Норман решил, что пришло самое время по мне скакать (не, серьёзно, это не котёнок, это козлёнок, он прыгает с разбегу и чуть ли не до потолка ). Спасибо, что разбудил, все дела.
И в этом даже ничего такого нет, потому что я же планировала весь декабрь агрессивно пинать хуи, и вот этим я, собственно, и занимаюсь.
Ну, как, ещё я шебуршусь по ЗФБ: пописываю тексты, побечиваю тексты, а ещё абсолютно внезапно решила освоить фотошоп, потому ко всему прочему попиливаю коллажики. Но это всё именно пописываю и попиливаю, потому что большую часть времени я смотрю Дневники Вампира/играю в 4-ых Симов/сплю/болтаю с Гевион или Катей. В общем, провожу время просто НЕВЕРОЯТНО продуктивно XD
Но, собственно, учитывая то, что последний раз я отдыхала прошлой зимой, а привезённых из Штатов денег достаточно, чтобы спокойно жить подобным образом, не тужить абсолютно и не просить у мамы ни копейки, я считаю, что имею полное право на то, чтобы расслабиться и насладиться одиночеством и ничегонеделаньем, потому что после новогодних праздников таки надо будет искать работу.
В общем, этот пост не нёс в себе ничего, кроме крайне важного сообщения "Привет, я Грамм, и я — бесполезная амёба", которое содержалось уже в заголовке

@темы: Вы, Грамм, определенно веселая дама! (с), Days passing by

---

Поэты-гопники!

Ржу дико

10.12.2014 в 11:42

Пишет  TashaStrawberry:

10.12.2014 в 08:04

Пишет  Chrissy69:

10.12.2014 в 05:51

Пишет  MandoDiao:

Если бы поэты были гопниками

@темы: Laughing My Fucking Ass Off

---

Meet Norman!

У меня наконец-то появился котик.
Котик — тёплый и мягкий, маленький и много пищит, а ещё невероятно ластится ко мне. Я спала, он разбудил меня мявканьем, а потом я его к себе в кровать взяла, и он уснул на моей подушке. Сейчас у меня на коленях дрыхнет, и я просто дико хочу в туалет, но не могу себя заставить встать, потому что потревожу его Т.Т
Мне невероятно хорошо и тепло от того, что у меня появился этот комочек. Теперь, если дерьмово, можно обнять котика, и всё сразу станет хорошо.

Назвала, как давно уже планировала, Норман, эз ин Норман Ридус

@темы: Keep the muffins, Мне так нравится этот момент, что я занялся бы с ним сексом, если б мог (c), Don't you cry no more, Инфернальный жопокус

---

"Раз, два, три — сердце, замри", TW, Скайлз, NC, драма

Ссылка для обзоров

[L]Twenty One Grams[/L] выкладывает фбшный миди <a href="http://twentyonegramms.diary.ru/p201440149.htm">"Раз, два, три, сердце — замри"</a> (кроссовер с The Walking Dead, Скотт/Стайлз, NC-17, драма)

Блаблабла про текст.

Итак, пришло время выложить и этот фик, который я до сих пор не то чтобы ненавижу, но не особо люблю, хоть Гевион и продолжает мне повторять, что я дурак
Писалось оно на спецквест, на задание "Апокалиптический зоопарк", которое я, по-моему, провалила с треском. Отчаянно пыталась прописать персонажам поведение тех животных, в которых мы с Гевион их протипировали, но в половине случаев у меня не получилось ни черта, и от апокалиптического зоопарка остался только апокалиптический
Изначально я собиралась писать джен с бротп, но в процессе Скайлз как-то сам по себе начал выписываться, и я решила, что хуле, пусть будет Скайлз. Пейринг я не шипперю, ибо для меня они всё же бро, а у Скотта есть Лиам но отношусь к нему хорошо, и ну вот. Та-дам, вылезло.

Спойлер к финалу.

Убивать Скотта я не собиралась тоже. Сначала хотела оставить его в живых, потом сделать открытый финал, а потом поняла, что правильнее будет всё же убить. Сама обрыдалась и измазалась соплями, пока это писала, но это оказался пример того, когда текст тебе сам говорит, что нужно с ним делать
В общем и целом — получилось довольно сюжетно (что для меня редкость, лол), но я дико зафейлила почти всех второстепенных персов, слишком сосредоточившись на Скотте со Стайлзом, плюс мне теперь кажется, что я зря впихнула туда паст!Пайзек, и что оно там не в тему, и смотрится просто как "автор любит Пайзек — автор везде пихает Пайзек"
Но ладно уж, что есть, то есть, я типа оправдываю себя тем, что писала под дедлайн
И ещё за этот текст хочется сказать ну ОЧЕНЬ большое и особенно спасибо Гевионщеку То есть, ей спасибо вообще за все мои тексты, ибо беторабство и все дела, но вот за этот — особенно, потому что текста бы не было, если б не она. Писала я как-то так: сделала два рандомных кусочка, набросала рандомный опять же план, принесла его Гевион, а она мне каааак нахерачила там комментариев и мнений на больший объём, чем он план! И так было на протяжении всего написания: я строчила кусочки, приходила к Гевион, размазывая сопли-слёзы, а она меня гладила по головушке, нежно пинала под жопень и комментировала, в общем, всячески поддерживала во мне боевой дух. Без этого у меня бы правда не хватило сил закончить текст, посему моя благодарность просто не знает границ. Я откровенно счастлива, что у меня есть этот человек

Название: Раз, два, три — сердце, замри
Фандом: Teen Wolf
Автор:  Twenty One Grams
Бета:  ~Gevion~
Размер: миди, 9106 слов
Пейринг/Персонажи: Скотт Маккол/Стайлз Стилински, фоном Джордан Пэрриш/Лидия Мартин; упоминается past!Питер Хейл/Айзек Лейхи, Дерек Хейл, Крис Арджент, шериф Стилински, Мелисса Маккол, Эллисон Арджент
Категория: слэш, фоном гет
Жанр: AU, кроссовер, драма с вкраплениями дарка и романса
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: У Скотта есть уверенность в том, что укус ходячего не может повредить оборотню.
Предупреждения: смерти персонажей, описания физической жестокости, трупы и расчленёнка трупов, сумасшествие второстепенного персонажа, нецензурная лексика
Примечания: кроссовер со вселенной The Walking Dead; очень неясный таймлайн и довольно рандомный набор персонажей

Oh my god
Please help me, waist deep in the river, can you hear my plea?
He says, son, you come like a beggar in the streets
You might make it, boy, but by the skin of your teeth
© The Silent Comedy — Bartholomew

— Просто убей меня, Скотт. Просто убей.

У Эллисон лицо ещё бледнее, чем обычно. Губы синеватые, сухие, а волосы — спутанные, разметавшиеся по плечам, и кое-где в них видна засохшая кровь. Скотт смотрит на её разорванную спереди рубашку, на почти выдранную из тела кровоточащую плоть, на недвижимого ходячего с торчащей промеж глаз стрелой, валяющегося у её ног — зубы того перепачканы в крови, свежей и красной. Эллисон держится за бок ладонью, закрывая рану, и между её пальцами сочится та же кровь, что осталась на пасти ходячего. Горячая, терпкая, её — её кровь, её жизнь.

Скотт сглатывает и мотает головой.

— Нет, — он едва узнаёт свой голос. — Нет, Эллисон. Я не смогу, я никогда не смогу, я...

— Прекрати! — Она смотрит на него зло. — Ты не понимаешь, что другого выхода нет? Я не позволю себе превратиться в одного из этих неживых ублюдков. Скотт, ты должен меня убить. Или я сделаю это сама.

— Эллисон, — он не может, он просто не в состоянии сказать что-то более осмысленное, он подходит к ней близко-близко и прижимает к себе, не обращая внимания на то, что её кровь пачкает ему одежду.

Скотту так больно, что он готов выдрать собственное сердце, а потом пропихнуть его в грудь Эллисон, чтобы всё прошло, а её раны заросли, затянулись, пропали.

Чтобы она осталась здесь. Чтобы она выжила.

— Ты уже ничего не изменишь, — шепчет она, уткнувшись носом ему в шею, и по вырывающимся из горла хрипам Скотт понимает, что кровь начала подниматься к её глотке. — Я в могиле уже не одной ногой, а обеими. И головой тоже.

— Я укушу тебя, я...

— Нет. Не надо. Не надо, Скотт.

Скотт зажмуривает глаза, считает до десяти и сжимает дрожащими пальцами протянутую стрелу с серебряным наконечником.

***

Его сердце стучит слишком громко. Настолько громко, что слышно, наверное, даже на другом конце города, что уж говорить о соседней комнате или коридоре. Коридоре, переполненном отвратительными, неестественными существами со зловонным дыханием и выпадающими волосами.

Раз, два, три, раз-раз-раз — отсчитывает Скотт неровное биение, стараясь успокоиться. Контролю тела он учился так долго, что ему попросту стыдно от того, что он не в состоянии себя усмирить, что не может приостановить бешеную пульсацию крови в висках, выровнять хриплое нервное дыхание.

Сейчас всё ещё слишком новое, слишком страшное, слишком непредсказуемое. Не такое, с каким они раньше сталкивались. Они до сих пор до конца не понимают, как справляться. Если бы этих тварей не оказалось так много, если бы они какого-то чёрта не полезли из соседних зданий, то всё было бы хорошо, и план передвижения по магазину сработал бы, и где вообще носит Стайлза с Айзеком?

Скотт прислоняется лбом к двери и, дыша через открытый рот, прислушивается к тому, что происходит снаружи. У него выпущены когти и клыки — они ему понадобятся, если хотя бы один ходячий прорвётся через хлипкую преграду.

Раз, два, три — бьётся сердце.

Раз-раз, два-два, три-три, раз — отстукивают снаружи чьи-то подошвы. Кто-то бежит, быстро, спотыкаясь на ходу, и Скотт не думает дважды, Скотт практически выпинывает дверь и бросается к источнику звука, на ходу отпихивая от себя в сторону пытающийся кинуться на него хрипящий труп одетой в голубое девочки.

Он заворачивает за угол, скользя подошвами кед по перемазанному чужой и всё ещё не подсохшей кровью полу, и не падает лишь потому, что в последний момент успевает ухватиться рукой за стоящий у стены стеллаж. Когти мажут по полке, упаковки овсянки быстрого приготовления шумно падают на пол, и откуда-то с боку сразу же доносится утробное рычание ходячих, бродивших, скорее всего, по одному из соседних рядов. Твари бездумно идут на звук.

Скотт выворачивает на нужный ему ряд в тот же самый момент, когда Стайлз спотыкается о стоящую посередине прохода тележку и падает на пол лицом вниз. Ковыляющий за ним ходячий — драный костюм-тройка с расстёгнутым пиджаком и подтёками чёрной жижи на бывшей когда-то белой рубашке, разорванная щека, через которую видны ряды кривоватых зубов, вываливающееся глазное яблоко — протягивает вперёд руки и, движимый тупым голодом, ускоряет шаги.

У Скотта в груди поднимается такая бешеная злость, что глаза отблёскивают красным, и он рычит, показывая зубы, хоть от этого и никакого проку.

— Стайлз! — кидается к всё никак не поднимающемуся с пола Стайлзу — нога того застревает под одним из стеллажей, и он отчаянно пытается её высвободить — в тот момент, когда гнилые зубы ходячего оказываются слишком близко от его лица.

Плечо пронзает резкая боль, и он отдирает от себя вцепившегося в него монстра за волосы, со всей силой, какая есть, и откидывает в сторону — так сильно, что тот впечатывается головой в стену, и череп его раскрывается с мокрым треском. Такой звук бывает, когда роняешь на пол перезревший арбуз — корочка трескается, и вокруг брызжет сладко пахнущий липкий сок. Остающиеся на стене подтёки головного мозга, рыхлые и скользкие, до ужаса похожи на мякоть фрукта. И Скотт к подобному, к сожалению, уже привык.

— Ты в порядке? — он тянет Стайлза на себя, высвобождая его ногу из-под проклятого стеллажа.

— Да, — тяжело дышит тот, утирая тыльной стороной ладони пот со лба и садясь. — Чувак, если бы ты не нашел меня, то Стайлзу бы настал грустный и нелепый пиздец. Я, значит, пошёл в отдел со всякими порошками, хотел разведать, что там осталось, а тут этот урод на меня выскочил, я ему зарядил кондиционером для белья в рожу, а ему вообще паралле… Скотт, твоё плечо!

Скотт поворачивает голову и наконец смотрит на место, в которое его укусили: ткань рубашки разодрана, а в коже, нет, в самой плоти даже — глубокие следы от зубов. Кровь не течет — только чуть сочится, и он пожимает плечами.

У Скотта есть уверенность в том, что укус ходячего не может повредить оборотню.
У него — регенерация, и ему ничего не будет, потому что укус затянется через какие-нибудь несколько часов, и взволнованное бормотание живого, спасённого Стайлза куда важнее, чем пара минут боли. Он боялся не успеть так, как не успел несколько месяцев назад. Воспоминание о том, как стрела в его руке прошила насквозь голову плотно сжимающей губы Эллисон, ещё слишком живо в его сознании, и он никогда, никогда не позволит ничему подобному произойти снова.

— Заживёт, — говорит он, поднимаясь с пола и утягивая Стайлза за собой. — Нам нужно найти Айзека.

Стайлз кивает и, бросив на него подозрительный взгляд, продолжает увлекательную историю о неудавшейся разведке в хозяйственном отделе, стараясь говорить как можно тише, но при этом, конечно, размахивая руками. Скотт улыбается уголками губ, морщится от почему-то всё ещё не проходящего жжения в плече и невольно дотрагивается до него ладонью.

На пальцах остаётся кровь.

***

Скотт никогда не думал, что будет жить в тайном хранилище потомственных оборотней, расположенном под школой — бывшей, поправляет он себя, почти полностью разрушенное и наполненное живыми мертвецами здание очень сложно всерьёз назвать школой, — но происходит именно это. После того, как всё скатывается в полнейшее и абсолютно беспросветное дерьмо, после того, как целая толпа мертвецов продирается в его дом, после того, как Стайлз с отцом еле успевают сбежать из своего, когда ходячие заполняют его из-за неосторожно оставленного не закрытым окна, Дерек открывает им семейный секрет. Глаза у них лезут на лоб, когда они узнают, что всё это время прямо у них под ногами находились миллионы семейства Хейлов, и удивление только усиливается, когда они спускаются вниз по бетонным ступеням (Дерек ведёт, Скотт следует за ним, отставая на пару шагов. Стайлз держится рядом — настолько близко, что можно почувствовать его дыхание на шее. Айзек идёт бок о бок с перекинувшим через плечо винтовку Крисом. Лидия, цепляющаяся за рукав Пэрриша, замыкает процессию).

Дерек ничего толком не говорит и действий своих не объясняет. Лишь бросает что-то о том, что понятия не имеет, куда пропал Питер, что тот, судя по всему, уехал из города ещё до того, как всё началось. При этих его словах Скотт видит уголком глаза, как напрягается и закусывает губу Айзек. Улавливает запах странного волнения, замечает тяжёлый взгляд Криса, но ничего не говорит. Понимает, что не его это дело, что не стоит лезть, что ставший с Крисом не разлей вода Айзек в надёжных руках, и потому успокаивается.

Они разгребают хранилище все вместе, освобождая место для импровизированных кроватей, разбирают полки, шкафы, сундуки, и Скотту тогда на какой-то момент кажется, что они вернулись в нормальную жизнь (насколько их прежнюю жизнь можно назвать нормальной). Стайлз кидает в него связкой вонючих трав, раскопанной им на одной из старых пыльных полок, они смеются, улыбаются и пихают друг друга локтями, и это слишком хорошо для того мира, в котором они теперь вынуждены существовать.

У них всё получается. Хранилище становится пригодным для жилья, и во всём городе не найдёшь более защищённого места. Скотт хотел бы притащить сюда весь Бикон-Хиллз, но Дерек качает головой и рычит, обнажая зубы и сверкая голубыми глазами. Скотт тоже рычит в ответ, показывая красные радужки, и пытается убедить в своей правоте, но Дереку теперь плевать на силу альфы. Он говорит, что не собирается открывать здесь приют и помогать всем и каждому. Скотт злится, но в итоге всё же уступает.

Конец света и застоявшийся в ноздрях запах разложения, преследующий их уже столько месяцев, даже его заставляют смотреть на вещи под несколько иным углом.

***

— Там всё совсем плохо, мы еле выбрались, — говорит Стайлз, стоящий перед устроившейся прямо на полу хранилища стаей. Они ужинают незаваренной лапшой быстрого приготовления, и Стайлз, всегда ответственный за добычу продуктов, рассказывает, что произошло в супермаркете. И не только в нём, на улице тоже.

— Их становится всё больше, — вздыхает он, закидывая себе в рот отломленный кусок лапши и задумчиво пережёвывая. — Совсем обалдели, шастают, где вздумается.

— Они не думают, — язвительно кидает Айзек.

— Вот прям как ты, кудряшка, — огрызается в ответ Стайлз.

Скотт невольно фыркает себе под нос. Когда-то вечные перебранки этих двоих раздражали, но теперь он уже не обращает на них внимания, как и все остальные — бесполезно ведь.

Они продолжают ссориться, но Скотт не слушает — смотрит на Стайлза, на то, как тот вдохновлённо размахивает руками, пытаясь, очевидно, что-то доказать, как ерошит волосы, как роняет упаковку лапши на пол и сочно, со вкусом матерится (это слух всё же улавливает). Стайлз ведёт себя так, словно бродящие по улицам инфицированные, существующие только ради того, чтобы вцепиться кому-нибудь в глотку, совсем ничего не меняют. Так же шумит, но не во время вылазок, конечно. Так же гнёт свою линию, так же таскает непонятно откуда берущиеся клетчатые рубашки и так же в тайне ото всех пьёт прописанный Аддерол, который теперь приходится искать по аптечным полкам, оглядываясь через плечо.

Стайлз — неизменная величина, присутствующая в жизни Скотта с самой начальной школы. Без этой величины существование кажется абсолютно невозможным, и когда Стайлз поворачивается к нему и неожиданно мягко улыбается, Скотт, конечно же, улыбается в ответ.

***

Угол Лидии с Пэрришем — Джордан, его зовут Джордан, постоянно напоминает себе Скотт, но никак не может привыкнуть называть помощника шерифа по имени — находится в противоположном конце хранилища, но Скотт никуда не может деться от того, что слышит с их стороны по ночам и видит днём.

Днём Лидия часто плачет. Утыкается лицом в шею Пэрриша и мелко дрожит. Шепчет “они мёртвые, они все мёртвые” раз за разом, и когда Скотт это слышит, ему хочется выть так громко, чтобы заглушить голоса в её голове. Пэрриш кладёт ладонь ей на рыжий затылок, прижимает до невозможности близко к себе, целует в висок. Скотт не уверен, кажется ли ему это, но иногда от рук Пэрриша к Лидии тянется едва заметная золотистая нить, обвивающая всё её тело. Пэрриш не слишком много говорит, но ему, кажется, и не нужны слова. Одного лишь взгляда на него, на них вместе достаточно, чтобы понять, что он будет защищать и оберегать её до последнего дыхания, и если бы они все не были окружены обретшей уродливое немёртвое лицо смертью, Скотт был бы искренне за Лидию счастлив.

По ночам — и этой ночью тоже — Лидия снова всхлипывает, но уже совсем по другим причинам. Скотт отчётливо слышит звуки скольжения кожи по коже, тяжёлое дыхание, сдерживаемые стоны. Он знает, что не заметил бы ничего, если бы не обострённый слух, и что может просто перестать слушать, но не в силах заставить себя это сделать. Пэрриш всегда двигается медленно, до глупого медленно, ведь им нужно вести себя тихо, и эти размеренные, переполненные жаром и желанием влажные звуки порой просто сводят Скотта с ума. Но он не трогает себя — не хочет даже, настолько это кажется неправильным. Cегодня Лидия выстанывает чуть громче, чем обычно, и сбивчиво просит больше, а Пэрриш отзывается на это низким рыком, и Скотт невольно вспоминает Эллисон, так, как не вспоминал уже слишком давно. Безуспешно пытается воссоздать в сознании ощущение её кожи под пальцами, запах её волос, теплоту её рук, и невольно тянется вперёд, чтобы дотронуться, но пальцы лишь сжимают лишь пустоту, и Скотт резко переворачивается на бок (плечо отзывается на движение неожиданно резкой болью, и, наверное, ему нужно об этом задуматься).

Стайлз лежит совсем рядом — стоит только руку протянуть, и можно будет дотронуться до спины. Скотт смотрит ему в затылок, на отросшие, давно не стриженные и даже не чёсанные волосы, а потом ведёт взглядом ниже, по проступающему под обтягивающей исхудавшее тело футболкой позвоночнику. И еще дальше, к резинке застиранных боксеров и голым ногам.

Стайлз ворочается во сне, бормочет что-то себе под нос и почёсывает спину, задирая движением футболку и открывая поясницу; Айзек переворачивается на живот и задевает что-то ногой; Дерек дёргается; Лидия кончает.

Скотт закрывает глаза и снова считает удары своего сердца, чтобы удержаться и не вытянуть руку вперёд, не прижаться подушечками пальцев к чужой коже.

***

Госпиталь Бикон-Хиллз, кажется, навсегда привязывает к себе Мелиссу. Она проводила в нём до глупого много времени и раньше, с тех самых пор, как начала там работать. Теперь же она в нём живёт. В буквальном смысле.

В Бикон-Хиллз осталось не так уж много людей, но тем, кто всё ещё стоит на ногах, не издох от голода, не попался в лапы ходячим, всё так же требуется медицинская помощь, и теперь они могут получить её в подвале того самого госпиталя, на верхние этажи которого ходили раньше.

Мелисса, несколько таких же отважных медсестёр с докторами и шериф Стилински перетащили туда всё возможное оборудование, работающее без электричества, койки, тумбочки, стойки, лекарства. Различными препаратами у них забиты несколько шкафов, и они, пусть и не раздают пилюли направо и налево, не отказывают нуждающимся. Позволяют остаться в госпитале, ухаживают, следят за здоровьем. Будто ничего и не изменилось, кроме этажа, на котором всё располагается.

Мелисса и шериф живут там же, практически не выходя на поверхность. Кто-то должен помогать больным, кто-то должен поддерживать порядок и сохранность их хрупкой сумасшедшей системы, в функциональность которой Дерек до сих пор не верит (“Ты же знаешь, какие люди твари, Скотт, вам это ещё обернётся боком”).

Стая старается наведываться в госпиталь как можно чаще, а сейчас Стайлз тащит туда Скотта буквально силой, чтобы тот показал матери укус, и она сказала, что думает по этому поводу, потому что рана не затягивается подозрительно долго. Скотт не особо переживает, ведь пусть плечо и не зажило, а выглядит оно вполне ничего. Края немного покраснели и чуть воспалились, но это нормально, когда тебя кусает, к примеру, дикий зверь. На нём уже давно не оставались так долго какие-либо повреждения, чтобы он мог точно помнить, но Скотт почти уверен, поэтому соглашается пойти только ради спокойствия Стайлза.

Спокойствия, правда, не выходит, потому что мать, увидев рану, хмурится и закусывает губу, и стоящий сзади шериф кладёт ей на плечо ладонь, мягко растирая мышцы. Она накрывает его пальцы своими, и, легко сжав, подходит ближе с тряпкой, обрабатывающим средством и бинтами в руках. Жидкость, вылитая на рану, жжёт, её резкий запах остро бьёт в нос, и Скотт невольно морщится.

— У тебя это давно? — напряжённо спрашивает мама, осторожно промокая повреждённое место тканью.

— Ну, дня два-три, наверное, — задумывается Скотт. Он правда не уверен, когда получил укус, потому что дни сливаются один в другой, и разобрать, сколько суток прошло, практически невозможно.

— И до сих пор не зажило? — спрашивает на этот раз шериф, так же хмурясь. — У тебя разве не должны быть суперволчьи силы, от которых на тебе всё по волшебству затягивается?

— Ну, — осторожно отвечает Скотт, — они есть, но, наверное, укус ходячего дольше заживает.

От его внимания не ускользает, как мама закусывает губу.

— Мам. — Он накрывает её руку своей. — Всё будет хорошо, скоро затянется.

— Пусть только попробует не затянуться, — сердито говорит она, закрепляя бинты. — Чтобы промывал не меньше пяти раз в день и накладывал мазь, которую я тебе дам. Если станет хуже — сразу же беги сюда, ясно?

— Вас понял, — улыбается Скотт, соскакивая с больничной койки. После обработки становится легче, лёгкое жжение, немного раздражавшее до того, пропадает, и он добавляет: — Спасибо, мам.

Вместо “пожалуйста” она даёт ему лёгкий подзатыльник и подталкивает под задницу, впихивая в руки тюбик лечебной мази, чтобы выметался — у неё за дверью уже столпились несколько ждущих своей очереди пациентов. Стайлз обнимает на прощание отца, и они уходят. У Скотта на душе легко, но, оборачиваясь, чтобы ещё раз улыбнуться маме, он видит её чересчур обеспокоенный взгляд.

***

Скотт понимает необходимость этого, как никто другой — в конце концов, именно они со Стайлзом донесли до стаи то, что необходимо знать, какова ситуация с ходячими вокруг, ведь эти твари вечно мигрируют; насколько безопасно выходить из хранилища; когда они могут позволить себе вылазки, — но всё равно ненавидит обходить улицы.

Бикон-Хиллз превратился в самые настоящие руины. От города, всегда казавшегося таким родным, остались лишь изуродованные да выжженные здания. Где-то кто-то ещё живёт — пытается спрятаться за стенами и ещё не выдранными из петель дверями от бродящей по улицам смерти. Бесполезно — не поможет. Скотт знает, что она всё равно до любого доберётся, сожрёт и оставит лишь окровавленные ошмётки.

Никто ничего, конечно же, не убирает. Никому не хватает отваги, чтобы рисковать собственной жизнью ради того, чтобы почить память тех, кому уже плевать абсолютно на все. Скотт поворачивает голову направо, всматривается в подворотню между двумя домами, и его начинает мутить — он видит, как там, скорчившись, сидит ходячий, жадно запихивающий себе в пасть вытащенные внутренности уже не двигающегося мальчишки. Скотт видит такое не в первый, не во второй и даже не в сотый раз, но его всё равно начинает мерзко подташнивать. Он не вмешивается — как можно тише проходит мимо. Мальчишке уже ничем не помочь, как бы этого ни хотелось.

Он сейчас почти бессилен слишком во многом, и это уже даже перестало бесить.

Рана никак не желает затягиваться, и Скотт невольно вспоминает обеспокоенные глаза своей матери, когда та осматривала его плечо, заданный шерифом голосом вопрос про регенерацию. Возможно, укусу ходячего нужно намного больше времени, чтобы исцелится, возможно, его тело борется сейчас с инфекцией, и именно поэтому у него начал подниматься жар. Словно во время гриппа: не отлежишься несколько дней, глотая таблетки и запивая их горячим чаем с лимоном, не перетерпишь температуру — не вылечишься. Только вот у него совсем нет времени, чтобы валяться в кровати и нянчиться со своим организмом, потому что ничего страшного не случится, а улицы сами себя не обойдут — Скотт не собирается позволять кому бы то ни было брать его смену.

Ему, к тому же, везёт: сегодня тихо и абсолютно пустынно, так, будто все ходячие либо по-настоящему вымерли, либо стеклись в одно место, находящееся далеко от этого района Бикон-Хиллз, и Скотт сам не замечает, как уходит в собственные мысли и начинает обращать на происходящее вокруг слишком мало внимания.

Он сталкивается с ходячим практически нос к носу и не успевает среагировать, потому что тварь — слишком близко, и прямо в нос бьёт, сбивая с толку, слишком резкий для оборотнического обоняния запах гнили.

Только вот ничего не происходит — ходячий смотрит своими пустыми глазами, склонив тупую башку на бок, издает низкий горловой звук и медленно бредет дальше, будто рядом с ним находится сейчас не такое желанное живое, горячее человеческое мясо, а всего лишь ещё один подобный ему уродец.

Скотт хмурится и невольно накрывает забинтованную рану ладонью — её саднит и жжёт. Дотрагивается до лба — тот на ощупь горячий, как печка. Поводит носом, принюхиваясь — где-то в воздухе витает сладковатый запах умирания, как от болеющей псины, только вот его и так всегда слишком много вокруг, поэтому разобрать, откуда он идёт, невозможно. Но Скотту всё равно становится не по себе.

Придя назад в хранилище, он проскальзывает мимо всех в небольшую комнату сбоку, отведённую у них под что-то вроде ванной, нервными движениями разматывает наложенные матерью бинты и не видит там ничего, абсолютно ничего хорошего. Рана гноится, воспаляется, сочится сукровицей. Не заживает, кажется, совсем.

Скотт прижимается лбом к зеркалу и нервно сглатывает.

Ему страшно.

***

— Тогда мы просто повернём, я всё разведал, там сейчас чисто, мы сможем проскользнуть и прой... Господи. Господи, Скотт.

Почему Стайлз, замерев на месте, вцепляется в его руку так, что костяшки белеют, Скотт понимает не сразу. До того он смотрел на него, внимательно и неотрывно, стараясь слушать каждое слово — они планировали крупную вылазку за едой. Теперь же он переводит взгляд туда, куда Стайлз указывает выставленным пальцем, и кровь у него леденеет.

Первое, что он видит — абсолютно сумасшедший и больной острый взгляд голубых глаз. Теперь голубых. Айзек смотрит на него с кривой улыбкой, и за приоткрытыми в ней губами видны выступившие клыки, перепачканные тёмно-бордовым. По щекам, по подбородку у него тоже размазана кровь — не алая, не бордовая даже: коричнево-чёрная, мёртвая и насквозь гнилая, — и Скотту становится дурно, когда он понимает, что именно свисает у Айзека из уголка рта. Кусок выдранной, зубами выдранной из разлагающегося тела ходячего плоти. Такой же тёмный и смердящий. Скотта мутит от одного запаха, с силой бьющего в ноздри. Как Айзек может это есть, остаётся за гранью его понимания.

Айзек присаживается перед вывороченным на изнанку, но всё ещё живым — если это можно назвать жизнью — ходячим на колени и просовывает руку в его желудок, ведёт её вверх, под рёбра. Когти прорывают глотку изнутри и показываются наружу, чтобы лишь сильнее исполосовать кожу. Скотт слышит, как справа от него блюёт Стайлз.

— Айзек, — он делает шаг вперёд, лишь краем сознания регистрируя, что вокруг разбросан ещё как минимум десяток еле шевелящихся трупов с разодранными в клочья телами; он едва не поскальзывается на вынутом кишечнике, но всё же удерживается на ногах; ему мерзко, страшно и горячо от никак не уходящего лихорадочного жара; он делает ещё шаг. — Айзек. Спокойно, прошу тебя, спокойно.

— Я спокоен, — голос его и правда не выражает никаких эмоций, когда Айзек вытаскивает по локоть вымазанную во внутренностях руку из грудной клетки ходячего. — Я абсолютно спокоен, Скотт. Видишь?

Он тыкает пальцем в сторону одного из изуродованных созданий.

— Видишь, Скотт? Это мой отец. Этот ублюдок выполз из своей могилы, чтобы сожрать мои внутренности. — Айзек снова улыбается, на этот раз шире и безумнее. — Но я достал его первым. Я выпотрошил его как животное, Скотт, как безмозглую скотину. Он теперь совсем дохлый. Питер говорил мне делать именно так, понимаешь? Понимаешь?

— Айзек. — Скотт, пропуская мимо ушей ненавистное имя, на секунду закрывает глаза, крепко-крепко, пытаясь представить, что всего этого нет. Что один из самых близких ему людей, часть его стаи, его бета, не помутился рассудком, не выдумал сам себе, что ходячие — и правда восставшие из могил зомби, не увидел своего мёртвого отца в абсолютно случайно попавшемся монстре. Что вокруг них — не самый настоящий Ад, не апокалипсис, стирающий с лица земли цивилизацию своим зловонным дыханием смерти и гнили. Что его друзья все в целости и сохранности. Что его мать не находится в подземном госпитале. Что на его собственном плече не саднит не заживающая уже несколько дней рана от отравленных пожелтевших зубов. Что всё хорошо. Всё нормально.

Скотт чувствует ободряющее прикосновение — Стайлз находит его руку своей и крепко переплетает их пальцы, мягко поглаживая тыльную сторону его ладони. Стайлз — тёплый и родной, и Скотт цепляется за него, подаётся к нему сознанием, ластится, словно щенок.

Он снова может нормально дышать.

***

Айзек оказывается на удивление тяжёлым для и раньше тощего, а сейчас и вовсе исхудавшего парнишки. Ну или Скотту так кажется. Они со Стайлзом оттаскивают его в госпиталь к Мелиссе — слава богу, что они находились недалеко от него, а то продраться через улицы точно не удалось бы. Скотт не говорит Стайлзу о том, как ему тяжело, и очень надеется, что тот не заметил чересчур хриплое дыхание и стекающий по шее пот или списал это на жару, потому что подобное не должно представлять для него никакой сложности. Он же чёртов оборотень, только вот почему-то плечи всё равно ноют от тяжести, и, когда они сваливают бесчувственное тело на одну из коек, Скотт облегчённо выдыхает.

— Господи, что случилось? — мама смотрит на Айзека круглыми глазами, и ничего удивительного. Тот до сих пор перепачкан в крови и застрявших под ногтями коричневатых кусочках плоти, и футболка у него вся порвана на груди (когда Скотт попытался увести его по доброй воле, тот начал сопротивляться, и прихваченная с собой бита Стайлза пришлась как нельзя кстати).

Скотт не знает, что сказать, и опускает глаза.

— На него напала сразу целая толпа этих уродов, — неожиданно отвечает за него Стайлз, и как же Скотт ему за это благодарен. — Но он их всех, — запинается, — победил. Да. Победил.

— Не повезло, — мама качает головой и протягивает руку, осторожно дотрагиваясь до щеки Айзека.

Тот неожиданно открывает глаза и хватает её за руку, от чего Скотт тут же резко бросается вперёд, и хрипит:

— Питер, ублюдок…

Айзек смотрит на Мелиссу, прямо ей в глаза, и Скотт видит испуг на её лице и глухо рычит в сторону Айзека, обнажая клыки, но тот, кажется, не обращает на это никакого внимания. Скотт приглядывается к нему получше и понимает, что лицо того перекошено от боли, что у него дрожат губы и что он, кажется, почти всхлипывает.

Айзек не плакал никогда, не проронил ни слезинки даже на похоронах Эллисон — лишь стоял в стороне, обняв себя руками и смотря остекленевшим взглядом куда-то в сторону.

— Ты должен был сказать, что уезжаешь, — шепчет он одними губами, — ты не имел никакого права просто вот так свалить и оставить меня здесь. Какого хера, Питер, какого хера?

— Айзек… — Мелисса пытается что-то ему сказать, но тот неожиданно отпускает её руку, переворачивается на койке на бок, утыкается лицом в подушку. Его спина мелко содрогается.

Скотт разбирает приглушённый шёпот “Где ты, где ты, где ты?” Стайлз кладёт руку ему на здоровое плечо.

***

С того момента, как Питер — с этим именем у него теперь ещё более дурные ассоциации, чем раньше — укусил его, легко и просто не было никогда. Скотт со Стайлзом же всегда буквально притягивали к себе неприятности. Но сейчас — сейчас всё это кажется лишь детскими играми, потому что тогда было легче. Куда проще отыскать хозяина канимы, чем прятаться в семейном хранилище Хейлов, в городе, почти все жители которого подохли в жадных лапах наводнивших его оживших трупов.

Куда проще защищать своих друзей от сбрендившего престарелого охотника, чем смотреть на умирающий мир и падение цивилизации без возможности что-то изменить.

Скотт поворачивается на бок, тихо шипя от боли в потревоженном плече. Он не снимал сегодня футболку, не осматривал рану — и без того знает, что та гноится и сочится сукровицей, потому что вчера было так, потому что ткань рукава прилипла к коже, и потому что жар никуда не уходит. Более того — усиливается.

Скотт вздрагивает, когда до шеи дотрагивается холодная — благословенно холодная — рука. Он не услышал движения, не учуял ставший сильнее и острее запах Стайлза. Ему страшно думать о том, что это значит, поэтому он шепчет одними губами:

— Ты чего?

— Не смей умирать, Скотт. — Стайлз придвигается ближе, шурша одеялами, и плотно прижимается, сильнее сжимая хватку. — Просто не смей. Только не ты.

— Да ты все мои планы рушишь, — пытается отшутиться Скотт, — я уже собрался, вообще-то.

— Скотт, не надо. — У Стайлза дрожит голос, и Скотт с ужасом понимает, что тому так страшно, что он не может даже пошутить. Чуть ли не рванувшись вперёд, Скотт буквально сгребает его в охапку, игнорируя боль в плече, и прижимает к себе так крепко, как только может, и целует так глубоко и жарко, как только способен.

На лице мокро, и Скотт не уверен, кто плачет — он или мнущий его футболку дрожащими пальцами Стайлз.

***

Когда утром Скотт выбирается из прохладного хранилища на улицу на очередную смену в патруле, он словно попадает в самый настоящий Ад. Жаркое калифорнийское солнце светит прямо в лицо и печёт так, что кажется, будто кожа начнёт пузыриться, а глаза высохнут от жары. Плечо отзывается на слишком высокую температуру болью. Не вспышкой её, нет, но Скотт чувствует, как всё начинает мерзко ныть, и ему кажется, что если он повернёт голову, то увидит, как от укуса расползается по всей руке горячая жидкая гниль — именно поэтому он смотрит только вперёд, — а голова начинает кружиться.

Скотт не удерживается на ногах и неловко падает назад, часто моргая и опираясь спиной о стену. Поднимает руку ко лбу и дотрагивается до него — он мокрый, обжигающий.

Это всё из-за жары, говорит себе Скотт, и усилием воли заставляет себя сделать шаг вперёд, а потом ещё и ещё. Перед глазами у него все немного плывёт и мажет красным, но это, конечно, тоже из-за жары. Он готов поклясться, что на улице сегодня больше сотни градусов, и если бы телевидение всё ещё работало, то все метеорологи во всех новостях по всем каналам взволновано вещали бы о том, какая необычная даже для их штата поднялась жара. Без воплей о глобальном потеплении тоже бы, конечно, не обошлось. Скотт ухмыляется сам себе — что-то хорошее в полном отсутствии медиа-коммуникаций всё же есть.

Достав из сумки лишь наполовину наполненную бутылку воды — у них осталось совсем мало, и скоро нужно будет все же сделать вылазку в находящийся недалеко супермаркет, если там ещё хоть что-то осталось, конечно, — он делает щедрый глоток и закашливается, прикрывая рот рукой.

Жидкость почему-то царапает горло, словно наждачная бумага, не идёт в него, и когда Скотт отнимает ладонь от лица, то видит на своих пальцах кровь. Смотрит на неё пару секунд, а затем вытирает о джинсы. Жара, кажется, становится ещё хуже, но Скотт утирает вспотевший лоб внутренней стороной локтя и продолжает обход. Кровь — это не так страшно, это бывает, он подумает об этом позже. Сейчас ему надо выполнить свои обязанности как лидера и патрульного. Всё остальное — потом.

Трава у него под ногами жёлтая, высохшая, и шуршит от шагов громко, слишком громко, настолько громко, что это раздражает. Как и шелест деревьев, как и… чужие шаги позади него?

Скотт стремительно разворачивается, готовый выпустить когти — и от такого резкого движения чуть ли не теряет равновесие, — но сразу же расслабляется. К нему медленно бредёт Лидия, босая и с распущенными волосами. Скотт хмурится.

— Лидс? — зовёт он (хрипло и тише, чем хотел, не узнавая собственный голос), делая пару шагов навстречу.

Лидия не отвечает. Она останавливается в паре шагов от него и вскидывает опущенную голову. У неё бледное лицо и безжизненный взгляд.

Лидия раскрывает рот и кричит.

***

— Чувак, твою мать. — Стайлз запускает пальцы в волосы и ерошит их, расхаживая по небольшой комнате в госпитале кругами. — Твою мать, чувак. Твою...

— Стайлз. — Скотт поднимает руку. — Она тут совсем рядом, и ты знаешь, что Мелисса может хорошенько надрать задницу, если ей что-то не понравится.

— Твоя правда, — фыркает Стайлз, резко останавливаясь и поворачиваясь к Скотту всем корпусом. Он стоит буквально в паре сантиметров, в не стиранной чёрт знает сколько дней футболке с одним оторванным рукавом и в слишком широких джинсах, у него перемазанные землёй, стоптанные кеды. Под его глазами залегли тёмные тени, щёки так похудели, что скулы видно слишком отчётливо, подбородок покрывает неаккуратная, какая-то даже нелепая щетина, а на шее отчётливо заметны следы грязи и пота. Стайлз — усталый, Стайлз — измученный, но Скотт почему-то не может оторвать от него взгляд.

— Скотт, ты в дерьме, — говорит Стайлз, хмурясь и закусывая губу. — Мы в дерьме. Ты прекрасно знаешь, что банши не кричат просто так.

— Я в порядке, — врёт напропалую Скотт. — Ты же знаешь, что Лидия немного… не в себе. Она так и не научилась до конца контролировать свои способности, а наши нынешние условия совсем этому не помогают. И...

— Покажи, — неожиданно требует Стайлз, подходя ещё ближе.

— Ты о чём? — непонимающе хмурится Скотт.

— Покажи мне укус, — повторяет Стайлз. — Ты ни разу не показывал его никому с того самого момента, как его заработал.

— Стайлз, я же сказал, что всё в порядке! — Скотт чуть отодвигается на постели назад, инстинктивно зажимая рукой скрытый несколькими слоями бинтов укус. Он не может позволить Стайлзу увидеть. Не может подкосить его уверенность в том, что всё обойдётся, что всё будет хорошо.

Только вот у того, судя по всему, своё мнение на этот счёт, потому что он упрямо выпячивает челюсть и чуть ли не бросается вперёд, резко и неожиданно — ловко забирается к Скотту на бёдра, прижимая к кровати своим телом, и тянется к бинтам.

— Стайлз, какого хера? — Скотт шипит, пытаясь сопротивляться, поднимает руки, чтобы спихнуть чужое тело, но ему попросту не хватает на это сил. Скотт не чувствует в себе привычной мощи, и единственное, что у него получается — перехватить за запястье одной рукой, другую неловко кладя куда попадётся. Попадает она на бедро, и Стайлз вздрагивает под прикосновением, на мгновение замирая.

Скотт держит его за руку, смотря в глаза, и тот смотрит в ответ, не отводя взгляд ни на секунду, даже, кажется, не моргая. Скотт чувствует тепло, доверие и необходимость, Скотт слышит тихий, едва уловимый шёпот: “Позволь мне”, и Скотт разжимает хватку.

Стайлз разматывает бинты аккуратно, один за другим, и на кровати остаётся сначала белая, а потом желтовато-красная лента марли. Скотт смотрит в сторону, ему не нужно снова видеть своё плечо, он и так знает, что то продолжает медленно сочиться кровавым гноем — промывания помогают избавиться от него не больше, чем на полчаса, и потому Скотт в целях экономии воды делает это лишь пару раз в день вместо наказанных матерью пяти, — а кожа вокруг покрылась коричневатой коркой. Скотту страшно, и он невольно чуть сильнее сжимает пальцы на бедре Стайлза, притягивая того ближе к себе.

— Блять, — выдыхает Стайлз, когда на одеяло падает последний бинт. — Блять, Скотт! Ты… Какого, какого чёрта ты молчал? Скотт, тебе нужно к Мелиссе, нет, к Дитону, точно, к Дитону, он должен что-то знать, он…

Скотт зажимает ему рот свободной ладонью и молча качает головой. Тот в ответ зло кусает его пальцы — по телу проходится дрожь, потому что удаётся почувствовать мягкость случайно скользнувшего по коже языка, — а затем поводит бёдрами вперёд, потираясь задницей о неизвестно когда успевший затвердеть член. А затем ещё раз, и ещё. Двигается медленно, мучительно медленно, а хочется больше, ближе, жарче, и Скотт убирает ладонь от его рта, чтобы вцепиться обеими руками в бёдра и крепко потянуть на себя, только вот Стайлз не даёт это сделать. Он перехватывает его руки и отводит их в сторону, прижимая к стене, на которую Скотт опирается спиной. Тот сглатывает и поднимает помутневший не от температуры взгляд.

— Хоть раз, — шепчет Стайлз злым голосом, — хоть раз позволь мне сделать что-то для тебя. Хоть раз позволь мне позаботиться от тебе. — Склоняется вперёд и прижимается лбом ко лбу, чуть касаясь переносицы горячими губами. — Оставь свою браваду, забудь о других. Подумай о себе, Скотт. И дай мне подумать о тебе.

Стайлз не оставляет ему времени на ответ — впивается к губы, крепко, глубоко и грязно целуя, и, отпустив руки, тянется дрожащими пальцами к ремню на джинсах Скотта, и тот выдыхает ему в губы. Поддаётся, замирает, даёт Стайлзу делать то, что тому захочется, потому что не может сказать нет. Не хочет говорить нет — у Стайлза слишком длинные пальцы и отчаянные глаза, чтобы ему можно было отказать. Он слишком близкий, слишком родной. Скотт может позволить себе с ним слабость. Скотт может на секунду представить, что всё вернётся в норму, если он подпустит Стайлза так близко — ведь это ощущается чересчур правильно, — и Скотт отпускает себя.

Откидывается на кровати и чуть разводит ноги в сторону, давая сползшему ближе к его коленям Стайлзу больше пространства, и тот наконец скользит пальцами под трусы, самыми подушечками касаясь напряжённого члена. Скотт чуть ли не дёргается и давится стоном. Даже это лёгкое, почти незаметное, но такое до невозможности интимное прикосновение бросает его в жар, и когда Стайлз обхватывает ствол ладонью, Скотт толкается бёдрами навстречу, не сдерживаясь.

Стайлзу и не нужно, чтобы сдерживался — он приспускает трусы и начинает двигать рукой в медленном, но размеренном темпе. Скотт смотрит ему на лицо — на удивление расслабленное, пусть и раскрасневшееся от возбуждения, с шало поблёскивающими чуть прикрытыми глазами, со стекающей по виску капелькой пота, и от этого становится лишь лучше, лишь жарче.

Бёдрами в ответ он двигает совсем слабо, не резко — старается растянуть удовольствие. Ему очень давно было не до того, чтобы подрочить, и он знает, что спустит позорно быстро, словно другой человек дотронулся до него в первый раз. Но ведь Стайлз и правда дотрагивается до него в первый раз, и от осознания этого так сносит крышу, что Скотт стонет чуть громче и подаётся навстречу чуть резче. Напряжение внизу живота нарастает слишком быстро, а Стайлз сейчас слишком близко. Голову кружит.

— Стайлз, — сбивчиво хрипит он, — я сейчас…

— Не сдерживайся, — кривит тот губы в улыбке в ответ, кладя свободную руку Скотту на шею сзади. — Кончай.

И Скотт кончает — сжимает одеяло, выгибается в спине и пачкает пальцы Стайлза и собственный живот спермой. От этого легче, от этого лучше, и Скотт, тяжело дыша, расслабляется и прикрывает глаза, облизывая пересохшие губы. В голове на какое-то мгновение почти пусто, и он не чувствует даже привычной ноющей боли в плече — для него есть только горячая близость Стайлза и какое-то иррациональное, дурацкое счастье, прыгающее внутри, словно глупый щеночек. “Ты умираешь, — нашёптывает сознание, — и Эллисон умерла, ты не можешь быть счастливым, тебе не позволено”, но Скотт откидывает эти мысли и обвивает одной рукой Стайлза за талию, притягивая ближе к себе. На мгновение, на это мгновение ему можно всё.

— Мы пойдём к Дитону завтра с утра, — тихо говорит Стайлз, медленно перебирая пальцами его волосы на затылке.

— Я всё ещё не уверен, что это хорошая идея, — отвечает Скотт, не открывая глаз, и лишь рассеянно поглаживает его по пояснице под футболкой.

— Чувак, мы вроде как уже выяснили, что моих советов нужно слушаться, — упрямится Стайлз. — Так что заткнись, завтра мы потащим твою задницу и все остальные несчастные части к нашему суперветеринару. Когда мои советы приводили нас к неприятностям?

— Могу припомнить пару примеров, — фыркает Скотт.

— Риторический вопрос, чувак, риторический! — Стайлз возмущённо пихает его в плечо, а затем быстро целует за ухом, сразу же отстраняясь, так, будто сам боится своего жеста, будто тот слишком много значит.

Скотт улыбается — широко и откровенно.

Сейчас он снова верит в то, что всё и правда может быть хорошо.

***

Только вот на самом деле они не имеют ни малейшего понятия, где искать Дитона, и осознают это, только добравшись до ветеринарной клиники. Скотт не знает, с чего они подумали, что тот будет именно там — наверное, потому, что он всегда там был, его всегда можно было найти, всегда можно было рассчитывать на помощь.

Сейчас же здание клиники похоже на руины, как и большая часть города. Они заходят внутрь и видят лишь полнейший раздрай. Рябиновые ворота выдраны с корнем и раскрошены на мелкие кусочки, поэтому Скотта ничего не держит, и они проходят дальше. В знакомой комнате всё перевёрнуто вверх дном, многочисленные склянки валяются на полу либо разбитые, либо просто открытые, и от смеси слишком большого количества всё ещё чересчур резких запахов становится дурно. Скотт не удерживается на ногах — пошатывается и чуть ли не падает, но Стайлз подхватывает его под руки и прижимает к себе спиной.

— И правда воняет, — глубокомысленно замечает Стайлз, рассеянно поглаживая его по животу сквозь ткань футболки. — Чёрт возьми, и где вот этот защитник обиженных и мохнатых, когда он так нужен?

— Без понятия, — Скотт со вздохом откидывается на его плечо. — Я же говорил, что дерьмо твоя идея. Дитон может находиться где угодно, он не обязан был оставаться в Бикон-Хиллз.

— Ну да, — отзывается Стайлз. — От него ни слова уже полгода, а я почему-то решил, что он всё ещё здесь, отсиживается за рябиновой калиткой, которая ходячим как любая другая — выдерут с корнем, а потом сделают то же самое с твоим горлом. Блять. Прости.

— За что? — Скотт фыркает, с трудом поворачиваясь к нему. — Мы попытались, ты не виноват, что не вышло.

— Не думаю, что тебе было особенно круто тащиться сюда в твоём состоянии, — бурчит Стайлз, пряча глаза, и Скотт фыркает:

— Заткнись.

На самом деле ему горько и грустно, потому что слабый росток надежды сморщивается и засыхает, а вчерашний счастливый щеночек подыхает, и Скотта снова накрывает чуть ли не паникой, и он чувствует, как ему становится хуже с каждой минутой, но не показывает виду — Стайлзу и без того дерьмово.

На пути назад они молчат, и лишь уже перед самым входом в хранилище Скотт останавливает Стайлза и на одном дыхании выпаливает то, о чём думал всю дорогу:

— Мы должны рассказать.

Тот смотрит хмуро, а затем отрывисто кивает.

Скрывать нет никакого смысла — Скотт весь провонял смертью. Так крепко, что по нему уже кричала банши.

***

— Ты можешь броситься, — серьёзно говорит Дерек, хмурясь и то сжимая, то разжимая пальцы. — Ты можешь потерять контроль.

— Это ты можешь потерять контроль над своей, например, кожанкой, — огрызается Стайлз, — а со Скоттом всё будет в порядке. У нас всё хорошо, он держит себя в руках.

— Нет, Стайлз, он прав.

Стайлз поворачивается к нему, на лице у него написано искреннее удивление, а Скотт и сам не ожидал, что скажет это. Что окончательно признает поражение перед чёртовым вирусом, способным, очевидно, подкосить даже оборотня. Даже истинного альфу. “Буду не истинным, — понимает Скотт, — если сорвусь с цепи и причиню вред кому-то из своих, кому-то из стаи”. Поэтому соглашается, поэтому продолжает говорить.

— Я не знаю, чем это закончится, — он поднимается с кресла, — и никто не знает, потому что ничего подобного не происходило раньше, и мы понятия не имеем, с чем имеем дело. Будет гораздо безопаснее, если вы изолируете меня. Запрёте в одной из комнат в госпитале, например, хотя бы в той, где я обычно остаюсь.

— Скотт, какого чёрта? — выкрикивает Стайлз, сжимая кулаки. Он красивый, когда злится, отмечает про себя Скотт, и невольно вспоминает вчерашний день, и невольно улыбается, от чего Стайлз, кажется, злится ещё больше.

— Я не хочу причинить боль никому из вас, — продолжает Скотт спокойно, — и потому я лучше пережду в подвале.

Скотт говорит “пережду”, когда на самом деле совсем не знает, сможет ли переждать, есть ли у него шанс выкарабкаться из этого дерьма. Буквы в голове складываются в кажущееся таким похожим по звучанию “подохну”.

— Это бред, — скрипит зубами Стайлз. По его лицу прекрасно понятно, что на самом деле он так не считает, что согласен, что так, возможно, будет лучше, но не хочет признавать это перед самим собой, потому что это значит — сдаться, потому что это значит — признать поражение, оставить надежду.

— Всё в порядке. — Скотт улыбается, еле находя в себе на это силы, и физические, и моральные. — Запрёте меня в комнате, прикуёте чем-нибудь к батарее на пару деньков, и всё будет в порядке.

— Прикуём к батарее?! — снова возмущается Стайлз, а потом тыкает пальцем в сидящего у ног Криса Айзека. — Лучше вот этого приковать или шарфами привязать, вот кому нужна парочка дней в отрыве от общества!

Айзек громко фыркает и ничего не отвечает, лишь улыбается этой своей новой жуткой улыбкой, от которой по коже бегут мурашки и хочется отвернуться.

За него говорит Крис, кладя ему на плечо широкую ладонь и кидая на Стайлза злобный взгляд.

— Поверь, его-то точно не нужно ни во что заковывать, — цедит он сквозь зубы. — Айзек отлично справляется. Лучше, чем все вы вместе взятые. Вы даже понятия не имеете, от какого количества ходячих мы избавляем этот проклятый город, когда выходим на улицы, не заботясь особо о собственных жизнях.

Скотт и правда не знает чисел и, честно говоря, не хочет знать, а при мысли об Айзеке и ходячих у него в сознании слишком ярко всплывает та картина. Про то, что тогда произошло, не знает никто кроме него, Стайлза и Криса, но почему-то остальные тоже отводят глаза. Крис начал цепляться за Айзека с того момента, как умерла Эллисон, и сам Айзек тоже будто прирос к нему — постоянно находится рядом, хватает за рукава куртки, кривит губы в ухмылках, шепчет что-то на ухо, потираясь носом об отросшую щетину.

Скотт не уверен в том, насколько это правильно и здорово, не знает, замешан ли тут как-то Питер, и поэтому смотрит мимо и не судит.

Крис проводит костяшками пальцев по шее Айзека сзади, и тот подаётся ближе к прикосновению, чуть откидывая голову назад.

Скотт ловит на себе болезненный взгляд Стайлза, серьёзный — Дерека, сочувствующий — Пэрриша, испуганный — Лидии, и кивает. Крис, расслабляясь, кивает в ответ.

***

Железо цепи — холодное и тяжелое, и когда на его запястьях с мерзким скрипом-щелчком застёгиваются наручники, Скотт морщится. Металл ощущается куда тяжелее, чем когда-либо, и если раньше он был вполне способен на то, чтобы с корнем выдрать вбитые в землю штыки, то сейчас ему не так легко даже пошевелить рукой.

Скотт закрывает глаза и снова прислушивается к биению своего сердца — неровному, рваному, хаотичному. Он может придумать ещё миллион эпитетов, чтобы выразить лишь одну мысль — это неправильно. Это смертельно. Он умирает и знает это. Знает и Лидия, глаза которой тускнеют с каждым днём. Знает и Пэрриш, неотступно следующий за ней и почти всегда дотрагивающийся до неё хотя бы кончиками пальцев. Знает и Дерек, старательно отводящий взгляд и как можно сильнее сжимающий челюсти. Знает и Айзек, во взгляде которого уже почти не читаются остатки здравого рассудка, Айзек, которому Скотт просто физически не способен помочь (и от этого больнее, чем от раны на плече). Крис знает тоже — но у него, кажется, уже просто нет сил переживать, потому что от него остаётся только бледная тень, на плечо которой опирается напевающий что-то себе под нос Айзек. Не знает, наверное, только Мелисса, потому что Скотт не представляет, как ей сказать, что у него, скорее всего, совсем нет шансов выжить. Они умудрились пробраться сюда так, что она не заметила, и Скотт искренне надеется, что таковым это и останется.

А Стайлз… Стайлз знает лучше всех. Стайлз старательно наматывает цепь на торчащую из стены батарею, сосредоточенно хмурясь.

— Откуда у тебя это вообще? — интересуется Скотт, чуть сдвигаясь на накиданных на пол подушках.

— Из дома, — отвечает Стайлз, не отвлекаясь от своего занятия. — Это та же цепь, которую я тогда притащил в школу, и, ну, Пирожочек тогда не вовремя подошёл, помнишь?

— Боже, — фыркает Скотт. — Как тебе вообще в голову пришло взять с собой из дома цепь? Неужели ты подумал, что она может тебе пригодиться? Почему ты не взял, например, смену носков? Я бы не отказался от новых.

— Я взял первое, что попалось под руку, — бурчит Стайлз, — не очень, знаешь ли, было много времени, чтобы собрать чемодан. Когда в дверь твоей комнаты скребётся парочка разлагающихся живых трупов, как-то не до того.

— И тебе под руку попалась цепь?

— Ещё бита и арахисовое масло, — возмущённо поправляет Стайлз, окончательно закрепляя цепь. — Жизненно необходимые, между прочим, вещи.

Скотт не находит, что ответить — лишь улыбается и откидывается спиной на благословенно холодную стену. Он сегодня с самого утра весь горит, и поэтому от соприкосновения холодного бетона с кожей ему становится блаженно хорошо. Насколько хорошо может быть в ситуации, когда он почти не способен самостоятельно стоять.

— Помнишь первое полнолуние? — слабо улыбается он. — Когда ты обманом приковал меня к батарее в моей комнате. Мы тогда ещё поссорились.

— Господи, да, — смеётся Стайлз в ответ. — Это было так давно и так глупо, как вспомню, так сразу хочется спрятать лицо в ладонях.

— Да уж. — Скотт устраивается поудобнее, стараясь удержать подкатывающую к горлу от малейшего движения тошноту. — Смешно так.

— Угу. — Стайлз поворачивается к нему, и в последнее время Скотт слишком часто видит на его вечно улыбчивом лице это серьёзное, болезненное выражение. От этого на душе скребут кошки, а внутренний волк начинает жалобно поскуливать и рваться из груди — к Стайлзу, свернуться у него перед ногами и ткнуться в колено горячечно жарким носом.

— Смешно, — хмыкает Стайлз, кривя губы, и по нему заметно, что ему сейчас совсем, совсем не смешно.

— Стайлз, — зовёт Скотт. — Когда я… ну… когда я совсем, вы с шерифом позаботитесь о Мелиссе, правда? Она слишком много времени проводит в госпитале. Больше даже, чем до того, как весь мир полетел к чертям.

Стайлз не отвечает, вместо этого садится рядом с ним, так же откидываясь на стену, и выуживает из огромных карманов безразмерной рубашки — и где только раздобыл? — небольшую книгу, карманного как раз размера. “Изысканный труп” — гласит отпечатанный на тёмно-синей мрачноватой обложке заголовок.

— На улице подобрал, — отвечает он на не заданный вопрос. — Описание — офанареть, там про геев-каннибалов, ты прикинь, геи-каннибалы! Это же ещё круче, чем зомби. Заценим, я тебе вслух почитаю.

Скотт кивает, а потом смеётся и закашливается, давясь собственным смехом, и когда он пачкает подбородок выхарканной кровью, Стайлз молча вытирает её рукавом рубашки и раскрывает книгу на первой странице, картинно взмахнув руками и картинно возмущённо воскликнув “Боже, да автор посвятила это своей матери!”.

***

Дни Скотта начинает заволакивать красной дымкой — она почти постоянно застилает ему глаза, смазывает зрение, путает мысли и сознание. Жар не проходит и не спадает уже совсем, и во рту у него постоянно сухо, а ладони, наоборот, мокрые от смеси пота и крови. Когти начинают лезть сами по себе, и в первый раз, когда это случается, он оставляет глубокие борозды на полу, а по второй распарывает себе ладони, перечёркивая красными царапинами линию жизни.

Они не заживают. Стайлз, пришедший с ведром холодной воды и тряпкой, уходит наверх за мазью, которую после накладывает на ранки, и от неё становится чуть прохладнее, но лишь на несколько секунд. Мокрая ткань на лбу имеет не больший эффект.

Скотт почти не говорит, потому что в горле так сухо и горько, что каждое слово кажется колючей проволокой, которую приходиться протаскивать по раздражённым стенкам, оцарапывая их и оставляя порезы.

Говорит Стайлз — никогда же не замолкает, — только вот Скотт не всегда улавливает истинное значение его слов. Но он всегда слушает голос, тянется к нему, идёт, словно на какой-то избито книжный свет в конце тоннеля, цепляется, как не менее избито книжный утопающий за не менее избито книжную соломинку.

Привычное значение якоря меняется: не нужно контролировать свою трансформацию — слишком уж гиблая затея. Нужно выживать. Нужно бороться. И ведь ему же плевать на то, что произойдёт с ним самим, но он точно знает, что не может оставить ни маму, ни стаю, ни Стайлза в том состоянии, в котором они сейчас.

Ещё ему почему-то кажется, что если Стайлз перестанет говорить, то сам он перестанет слышать, поэтому Скотт чуть ли не молиться о том, чтобы этот голос находился рядом как можно чаще.

ПРОДОЛЖЕНИЕ В КОММЕНТАРИЯХ

@темы: For all the geeks out there, Подросток-Вафля, Писать хуйню не запретишь

---

*брове*

Я просто оставлю это здесь
Гиллис знает толк в соблазнении
Когда же меня отпустит уже. Такое ощущение, что НИКОГДА

[x]

@темы: For all the geeks out there, Мне так нравится этот момент, что я занялся бы с ним сексом, если б мог (c), Мы прятались в телегах от кактусов, Тысяча лет юста, Оборотней маловато было — нашлись вампиры

---

Пейрингомоб.

Пизданула у Джейми.
Мобов, типа, много не бывает

В комментариях даёте номера интересующих вопросов в неограниченном количестве, я отвечаю :3

1. Расскажите про первый пэйринг, который вы зашипперили

2. Расскажите о трех самых важных для вас пэйрингах
Хм, вот я немного не догоняю, что имеется в виду под "важными" пейрингами, но предположим, что это те ОТП, за которые ты стоишь горой, ну или те, которые сыграли какую-то роль в жизни.
Так что да будут тут Рикил, благодаря которому я обрела прекрасных людей, Пайзек, по которому накурилась куча хедканонов и написался первый относительно длинный текст, и Элаус, который я просто шипперю с силой тысячи солнц

3. Ваш нынешний ОТП

4. Ваш нынешний НОТП (пэйринг, который вам категорически не нравится)
Элайджа/Хейли, пожалуй, просто потому что НОУП-НОУП-НОУП *гифка с осьминогом) ><

5. Есть ли у вас пэйринги-тройнички? (или больше)
6. Как вы относитесь к любовным треугольникам?
7. Как вы относитесь к РПС?

8. Вы когда-нибудь шипперили себя с персонажем?
В осознанном возрасте — нет, но вот ребёнком у меня был воображаемый бойфренд Люк Скайвокер, и с ним я себя огого как шипперила, мы должны были пожениться и родить кучу воображаемых детей-джедайчиков

9. Много ли у вас пэйрингов, которые так и не сошлись вместе?

10. Шипперите ли вы персонажей, которые никогда даже не видели друг друга?
Нет О.о был у меня только один пейринг в Once Upon A Time, Крюк/Шляпник, они в сериале ни разу пересекались, но я их всё равно шипперила, потому что у меня был хедканон на то, какими могли бы быть отношения но вообще шипперить персов, у которых ну вообще никакого взаимодействия не было, как-то неинтересно)

11. Расскажите про свой любимый первый поцелуй
12. Случалось ли так, что реализация вашего пэйринга в каноне вас разочаровывала?

13. Случалось ли так, что какой-то пэйринг разбил вам сердце?
КОНЕЧНО Фред/Джордж, Джек/Десятый, Рори/Эми, Артур/Мерлин, Робб/Джон очень грустные пейринги((

14. Как вы относитесь к канону, который построен на интриге "сойдутся эти двое или нет"?
15. Был ли у вас пэйринг "с первого взгляда"?
16. Расскажите про пэйринг, который вам сначала не нравился
17. Расскажите про пэйринг, который вы перестали воспринимать как романтические отношения
18. Расскажите о каком-нибудь моменте, который заставил вас поставить под сомнение целый пэйринг

19. Случалось ли так, что вы шипперили кого-то вопреки собственному желанию?
Хм, пытаюсь вспомнить... Мне кажется, что нет, не было такого, если честно О.о

20. Расскажите про пэйринг, который, как вам кажется, шипперите только вы
21. Есть ли пэйринг, который вы просто не понимаете, но ничего не имеете против?

22. У какого из ваших пэйрингов самая лучшая "химия"?
Ну, я считаю, что у всех моих пейрингов отличная химия, ахаха, но часть их друг с другом не очень часто пересекаются в каноне, тк сказать и если брать именно то взаимодействие, что у них есть в каноне, то это Рикил, Элаус и комиксная Рандреа

23. Какой из ваших пэйрингов заслуживает лучших текстов, чем по ним пишут?
24. Вы в основном шипперите канонные пэйринги?

25. Было ли такое, что вы начинали шипперить кого-нибудь до того, как сели смотреть сериал/фильм из-за гифок и арта или чего-то подобного?
Да, подобное у меня было со Стереком несколько лет назад, когда мне вообще ещё нравился Стерек хд я насмотрелась всякого по ним, мне дико понравились они вместе, я возгорела и начала смотреть Волчанку. Кто б знал, как это потом мне обернётся

26. Замечали ли вы какие-то закономерности в ваших пэйрингах? Есть ли определенная динамика романтических отношений, которая вас особенно привлекает?
Хм, в принципе, если так подумать — все мои пейринги довольно разные, но вообще что я люблю, так это нездоровые отношения не в смысле дисфункциональные (хотя и такое бывает) или абьюзивные (боже упаси), но с фиксацией друг на друге, с зависимостью определённой (при этом в реальной жизни зависимость в отношениях лютобешено ненавижу хд). Также дарковость всегда придаёт отношениям романтики, что может быть лучше, чем совместное выдирание сердец или кишочков вражин

27. Есть ли пэйринг, который вы шипперите большую часть своей жизни?
28. Легко ли вам дается шипперство?
29. Нужно ли вам обязательно зашипперить кого-то, чтобы по-настоящему насладиться фильмом/книгой/сериалом/комиксом?
30. Назовите несколько фандомов, в которых у вас нет пэйрингов

31. Расскажите про любимый хэдканон для любимого пэйринга
Самый хедканонный хедканон у меня по Пайзеку, так что расскажу уж про него, хотя тут и так все знают, лол. В моём представлении у Питера и Айзека очень больные отношения, потому что у обоих внутри ох какая темнота, Питер видит её в Айзеке и помогает ему, так сказать, развивать потенциал. У них всё очень дарково, кроваво и болезненно, но оба от этого тащатся

32. Поделитесь пятью фиками, которые, по-вашему, обязательно нужно прочесть
33. Кто ваш любимый автор фанарта?
34. Поделитесь любимым фанмиксом по вашему ОТП
35. Порекомендуйте 1-5 шипперских блогов
36. Вы делаете фанмиксы/гифки/фанарт/фики/фанвидео и так далее по вашим пэйрингам?
37. Есть ли у вас любимый сюжетный ход и/или АУ с вашим ОТП?

38. Нравятся ли вам названия пэйрингов? Пользуетесь ли вы ими?
Да, нравятся, да, пользуюсь, и довольно активно х) порой они звучат очень забавно и даже глупо, но частенько красиво получается, да и вообще при частом употреблении всё в итоге ложится на слух.

39. Есть ли такой фикциональный персонаж, которого вы хотели бы заполучить в личное пользование?

40. Если бы вы могли изменить что-то одно в вашем ОТП, что бы вы изменили?
В Элайджа/Клаус, изменила бы то, что Клаус постоянно по-идиотски отталкивает от себя Эла с этим своим УБИЙСТВА! ГИБРИДЫ! Тысяча лет мужику, пора образумиться

запись создана: 03.12.2014 в 18:14

@темы: Mob-time

---

Райтерский моб!

Давно хотела себе утащить, но ждала деанона Вафли, ибо под многие вопросы подходят именно туда написанные тексты.

В комментариях даёте номера интересующих вопросов в неограниченном количестве, я отвечаю :3

ГОУГОУГОУ

1. Опишите свою зону комфорта - типичный "ваш" фик.
2. Есть ли типичный сюжет/ситуация (в оригинале trope), который вы никогда не писали, но очень хотели бы попробовать?
3. Есть ли типичный сюжет/ситуация, к которому вы и близко не подойдете?
4. Сколько идей фиков вы обдумываете прямо сейчас? Поделитесь одной из них?
5. Расскажите об одной своей сильной стороне как автора.
6. Расскажите об одной своей слабой стороне как автора.

7. Поделитесь фрагментом одного из своих текстов, которым вы гордитесь, и объясните, почему.
Пожалуй, пусть будут первые два абзаца из "Ядом по венам". Мне очень нравится, как они звучат, получилось как-то очень гладко и вымерено, что ли, ну и образность неплохая.

Кусочек

"Больше всего в девчонке Питера привлекает запах.

Она едва уловимо пахнет гнильцой — сладковатой, пряной, щекочущей ноздри. Внутри Лидии разлагается её сознание, её здравый смысл, её привычная система ценностей, координат, ориентиров. Медленно распадается на мельчащие частицы, перестраиваясь и превращаясь во что-то новое, будоражащее. Ещё от Лидии чуть ведёт зарождающимся сумасшествием и откровенно несёт неспешно расползающимся по венам ядом, который проник в неё вместе с укусом Питера — из тела уже не вытравить. Кажется, что если пустить ей кровь, то упавшие капли зашипят, словно кислота, и прожгут любую поверхность. В Лидии так много отравы, что бедной девочке впору блевать чёрной жижей".

8. Поделитесь диалогом из одного из своих текстов, которым вы гордитесь, и объясните, почему.

9. Какой фик было тяжелее всего писать?
"Раз, два, три, сердце — замри". Он вообще не хотел мне даваться нуващеникак, через многие моменты я прям продиралась, финал так вообще всю душу вытряс, а в итоге я ещё осталась недовольна текстом и получила на него почти нулевой фидбек ещё и в дедлайн писала, дабы совсем уже усугубить ситуацию. Так что ох тяжёлый был фик

10. Какой фик было легче всего писать?

11. Написание текстов - ваша страсть или просто забавное хобби?
Очень сложный вопрос, на самом-то деле. Я писала об этом пост относительно недавно, о том, что раньше райтерство было так, чем-то сторонним и не особо важным, а в последнее время вышло на куда более главный план. Так что, пожалуй, ближе всё же к страсти, пусть это и кажется мне слишком сильным словом х)

12. Есть какая-то часть канона, которая вдохновляет вас немного больше, чем остальные?
13. Лучший совет по поводу писательства, который вы встречали.

14. Худший совет по поводу писательства, который вы встречали.

Я обычно не особо смотрю именно на советы о писательстве, я как-то всегда пишу как пишу, сама учусь и тд. Но мне тут недавно Гевион скинула угарную статью с фикбука, там не совсем про написание текстов, там про создание "авторского лица". И один из посылов этой статьи был в том, что нужно раскидывать свои фики, даже ужасные, по всем возможным сайтам, чтобы ваш ник запомнился и был на слуху, а гугл при поиске выводил ПАУТИНУ ССЫЛОК Просто отвратительный, как по мне, совет)

15. Если бы вы могли выбрать для экранизации один из ваших фиков, то какой?
"У могил есть голоса", пожалуй. Мне кажется, что из него получился бы неплохой фильмец. я бы посмотрела на Айзека, болтающего с могилой Питера, чесслово

16. Если бы вы до конца жизни могли писать только один пейринг, то какой?
17. Вы пишете всю историю от начала до конца или разные сцены вразброс?
18. Вы используете при написании фиков планы, схемы и т. п.?

19. Стивен Кинг однажды сказал, что его муза - мужчина, который живет в подвале. А у вас есть муза?
Если честно, я не думаю, что есть. У меня есть Гевионщек, которая меня пинает и накуривает со мной идеи, зачем мне муза Но вообще просто для меня муза — это какой-то такой довольно расплывчатый концепт, не совсем понимаю, почему в каком-то одном предмете/человеке сосредотачивают источник вдохновения, если оно так-то прёт изо всех щелей и самых разных мест. Хотя мужчина в подвале — это, конечно, круто

20. Опишите свои идеальные рабочие условия.
21. Сколько раз вы обычно вычитываете фик/главу перед выкладкой?
22. Выберите абзац из одного из своих ранних фиков и перепишите его в том стиле, в котором пишете сейчас (задающий вопрос может предложить фик).
23. Если бы вы могли отредактировать/переписать один из своих ранних фиков от начала и до конца, то какой и почему именно его?
24. Вы когда-нибудь удаляли один из своих выложенных фиков?
25. Какие качества вы цените в бете?
26. Вы бетите чужие фики? Если да, то какая вы бета?
27. Как вы относитесь к сотрудничеству? (Наверное, имеется в виду соавторство. Уточните, что имеете в виду)
28. Назовите трех своих любимых фикрайтеров и расскажите, почему вы их так любите.
29. Если бы вы могли написать сиквел (или приквел) к любому чужому фику, то к какому?
30. Вы пишете по заявкам?
31. Вы позволяете себе вольности по отношению к канону или стараетесь писать вканонные фики?
32. Как вы относитесь к высокому рейтингу (в оригинале smut, т. е. порно)?
33. Как вы относитесь к крэку?
34. Как вы относитесь к нон-кону и даб-кону?
35. Вы способны убить канонного персонажа?
36. Ваш любимый сайт для выкладки фиков.

37. Расскажите о ваших текущих фиках в процессе.
А вот нельзя, лол, потому что мои текущие фики в процессе — зфбшные

38. Расскажите об отзыве, который очень вас порадовал.
Это не совсем отзыв, но пару дней назад мне написал в личку человек, который специально ждал вафельного деанона, чтобы сказать спасибо автору "Синдрома рассеянного Стайлза", и мне это просто нереально порадовало *____*

39. Вам когда-нибудь оставляли грубые отзывы? Если да, то как вы на это реагировали?
40. Напишите альтернативное окончание одного из своих фиков (задающий вопрос предлагает фик)

запись создана: 30.11.2014 в 21:09

@темы: Mob-time, Графоман-любитель

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

"Синдром рассеянного Стайлза", TW, джен, драма, PG

Блаблабла про текст.

В первую очередь тащу свой любимый мидик.
Идею на него я вынашивала примерно полгода, обмозговывала всё, читала статьи по сабжу, гуглила как проклятая, над некоторыми моментами сидела и думала ну очень подолгу — вписывается или не вписывается в свойственное СДВГ поведение.
И результатом, честно говоря, довольна, а это у меня случается не часто.
К тому же, я думала, что этот фик останется практически без фидбека, потому что джен и PG же, но собрала на удивление много комментариев, больше, чем за все остальные работы.
Так что осмелюсь назвать этот своим лучшим текстом с битвы и наконец выложу его с радостью
Ещё, естественно, благодарю Гевион за бетинг и за традиционное меня подпинывание, чередующееся с поглаживанием, без её правок, комментариев и отзывов я бы точно не была по-настоящему довольна этим текстом (как и любым своим, собственно). Уруру, дарлинг

Название: Синдром рассеянного Стайлза
Фандом: Teen Wolf
Автор:  Twenty One Grams
Бета:  ~Gevion~
Размер: миди, 7042 слова
Пейринг/Персонажи: kid!Стайлз Стилински, шериф Стилински, kid!Лидия Мартин, kid!Джексон Уиттмор, kid!Скотт Маккол; упоминаются другие персонажи, присутствуют вторичные ОМП и ОЖП; немного одностороннего Стайлз Стилински/Лидия Мартин
Категория: джен, немного одностороннего гета
Жанр: character study, драма
Рейтинг: PG
Краткое содержание: История СДВГ Стайлза.
Примечание: автор крайне расстроен тем фактом, что в сериале после первого сезона тема наличия у Стайлза СДВГ была полностью забыта, и потому решил напомнить читателям об этой его болезни, которая не проходит просто так

Стайлзу двенадцать, и он еле сдерживается, чтобы не заплакать.

Стайлзу двенадцать, и он еле сдерживается, чтобы не заплакать.

Глина перед ним вся разворочена: далеко не в форме горшка, грязная, комками раскиданная по всей парте. На лице — она же: щёки некрасиво заляпаны, что-то попало на губы и, кажется, даже в рот. Кусочки забились в уши, в волосы. Стайлз чувствует, как у него предательски дрожат руки, а к горлу подкатывает паника — липкая и щекочущая, от которой начинает тошнить. Щёки горят стыдом, и Стайлз понимает, что то, как они раскраснелись, заметно даже сквозь слой покрывающей их грязи. От этого только хуже.

Стайлз ненавидит плакать, и особенно на людях, поэтому старается удержаться от слёз изо всех сил, но с каждой секундой повисшей в классе тишины становится всё сложнее.

Он готов провалиться под землю, потому что буквально кожей чувствует, как на него пялятся две дюжины глаз, и чуть ли не воет от стыда и обиды, когда откуда-то сзади раздаётся смешок — заглушённый прижатой ко рту ладонью, но всё равно отчётливо слышимый.

Стайлз нервно комкает пальцами край растянутой футболки — любимой, с Бэтменом, теперь тоже превратившейся в какое-то неряшливое недоразумение из-за попавших на неё комков проклятой глины, — сильно-сильно закусывает губу и дышать старается глубоко, ровно.

— Стилински облажался! — доносится чья-то мерзкая громкая фраза сзади, и вот смешков уже больше, и вот они прокатываются по всему классу, и вот никто уже даже не пытается сдерживать своё веселье. Все смеются весело, откровенно, и Стайлз знает, что если обернётся — увидит, как они держатся за заболевшие от смеха животы, как тыкают в него пальцами, как хлопают друг друга по плечам и отбивают пятерни. Глаза щиплет.

— Класс, тихо! — мисс Блум наконец реагирует, стучит указкой по столу, привлекая к себе внимание, и одноклассники замолкают, успокаиваясь. — В этом нет ничего смешного, такое могло произойти с каждым из вас. Стайлз не виноват, что ему достался сломанный гончарный круг.

Она встаёт из-за своего стола, подходит к парте Стайлза и голыми руками, будто совсем не боится запачкаться, начинает собирать глину со стола прямо в ладони, а потом наклоняется близко-близко и тихо говорит на ухо:

— Останься после урока, хорошо, Стайлз?


***


Мисс Блум усаживает Стайлза перед собой в пустом кабинете, достает из одного из многочисленных ящичков банку печенья и ставит на стол, а затем оглаживает руками строгую юбку-карандаш и поправляет чуть сползшие с носа очки. Между дужкой и оправой застряла пара длинных рыжих волосков, но у мисс Блум волосы тёмные. Стайлз не понимает, откуда там могли взяться рыжие, и очень хочет спросить, но не успевает, потому что мисс Блум задаёт свой вопрос первая:

— Хочешь чаю? — она улыбается, подходит к шкафу в конце кабинета и начинает рыться на верхней полке, чуть привставая на цыпочки.

Стайлз болтает ногами, в очередной раз рассматривая знакомую обстановку кабинета — скучные картины на стенах, скучные растения в горшках, скучное всё.

— Давайте, — отвечает он, а затем, спохватившись, добавляет: — Спасибо.

Мисс Блум достаёт заварку, жмёт кнопку включения на электрическом чайнике и усаживается за свой стол напротив. Ставит локти на столешницу, скрещивает пальцы в замок и опирается на них подбородком.

— Стайлз, как у тебя дела? — спрашивает она.

— Эээ, нормально? — Стайлз хмурится. Вопрос какой-то странный и совсем неожиданный: он был уверен, что сейчас получит головомойку за то, что запачкал половину кабинета и себя в том числе — так и не отлипшие кусочки глины за ушами всё ещё чувствуются, — а его почему-то спрашивают о том, как дела. Он невольно подбирается на стуле, переставая даже ногами болтать в своей извечной привычке, и настороженно смотрит на мисс Блум. Он никак не может отделаться от ощущения, что сейчас обязательно случится что-то плохое.

— Вы с папой... Справляетесь? — продолжает учительница, чуть склоняя голову набок и не спуская с него взгляда, под которым Стайлзу становится всё неуютнее и неуютнее. Он ерзает на своём месте, сглатывает и вцепляется в сидение обеими руками. Стайлз не понимает, о чём она говорит, а он ненавидит не понимать, ненавидит казаться глупым.

— Ага, — отвечает невпопад, не придумав лучшего ответа и просто отказываясь думать о том, что же на самом деле имеет в виду мисс Блум. Помимо плохого предчувствия внутри начинает подниматься раздражение вместе со всё силящейся скукой и желанием как можно скорее выбраться из этого кабинета.

Чайник громко щёлкает на всю комнату, оповещая о том, что вода вскипела. Мисс Блум поднимается со своего места и, подхватив с той же полки, что и заварку, две большие белые чашки, начинает заливать в них кипяток.

— Это хорошо, — говорит она, опуская в чашки странные круглые штуки вроде ситечек. Стайлз никогда подобных не видел. — Я рада, что вы оба находите в себе силы. У тебя много друзей, Стайлз?

Он хмурится и закусывает губу. Друзей у него нет, совсем ни одного, но говорить об этом с кем-то, и тем более с собственной учительницей, которую он видит практически каждый день на занятиях, он не имеет даже самого крошечного желания.

— Почему вы спрашиваете? — получается очень резко и грубо, но Стайлз об этом даже не жалеет.

— Я просто хочу с тобой пообщаться. — Она ставит перед ним чашку. — Я замечала, что ты на переменах постоянно ходишь сам по себе, а с другими детьми у тебя отношения не очень хорошо складываются. Например, пару дней назад я видела, как ты подошёл к ребятам из параллельного класса, и они...

— Прекратите! — выпаливает Стайлз, резко вскакивая со стула и сжимая кулаки. Он крепко сжимает зубы и чувствует, как от злости у него начинает краснеть лицо, а ушам становится жарко. Ему совсем не нужны напоминания о том, как несколько дней назад он попытался завести разговор с парой мальчишек, которые показались ему интересными. Он подошёл к ним, заговорил, а потом увидел, что один из них, тот, что повыше, читает самый последний выпуск Бэтмена, который появился буквально вчера, и сам Стайлз ещё не успел выпросить у отца несколько долларов на него. Он обрадовался, загорелся, заволновался и буквально вцепился в комикс в руках мальчика, а тот вырвал своё сокровище, прижал к груди и, назвав Стайлза чокнутым, побыстрее ушёл по коридору вместе со своим другом. Стайлз не собирался рвать или отнимать, он просто очень-очень хотел почитать, и ему до сих пор обидно, горько и почему-то немножко стыдно. И он не будет разговаривать об этом ни с мисс Блум, ни даже с собственным отцом.

— Стайлз! — она широко раскрывает глаза и перестаёт размешивать сахар в своей чашке. — Нельзя так разговаривать со своим учителем, ты что, не понимаешь?

— Не понимаю! — зло бросает Стайлз, поспешно хватая с пола рюкзак. — Не понимаю!

— Стайлз!

Не обращая внимание на то, что мисс Блум кричит ему вслед, Стайлз пулей выбегает из кабинета. Уже когда он спускается по лестнице во двор, до него доходит, что под "справляетесь" учительница имела в виду смерть его мамы, и он спотыкается на одной из ступенек.


***


Стайлзу и самому это кажется странным, но за последние месяцы он успел привыкнуть оставаться дома один. Просто большую часть времени так и получается — отец очень много работает, приходит домой поздно вечером. Стайлз знает, что тот идёт на повышение, поэтому не возражает. Из школы ему тоже частенько приходиться добираться назад самому, если отцу не удаётся вырваться на обеденный перерыв и съездить за сыном. Чаще всего не удаётся, но Стайлз, в общем-то, не против этого тоже.

Он знает, что папа не любит его меньше от того, что не возит из школы до дома.

К тому же, ему просто нравится быть одному. Поначалу дома было жутковато — ему казалось, что ещё чуть-чуть, и из-за какого-нибудь угла выглянет мама, улыбнётся ему, потреплет по голове, обовьёт руками шею и увлечёт за собой в комнату, смотреть на картины, которые она всегда так любила. Но этого, конечно же, не происходит, и Стайлз даже не расстраивается — он и не ждал. Так, надеялся. Поэтому перестаёт бояться. Призраки отступают, растворяются, и становится спокойно. Горько, но спокойно.

У него есть своя комната, книги и приставка, и он растворяется, погружается в них и, конечно же, забывает о домашней работе.

Когда отец стучит в дверь его комнаты, сосредоточенный на игре Стайлз чуть ли не подскакивает от неожиданности, роняет джойстик и задевает дёрнувшейся ногой стоящий рядом стакан апельсинового сока. Сок разливается по полу кислотно-оранжевым пятном и неумолимо стекает в сторону телевизора, поэтому Стайлз, не обращая внимания на отца, кидается вперёд и начинает собирать лужу прямо руками. То, что пытаться вытереть жидкость руками — крайне глупая затея, до него доходит не сразу, но когда всё же доходит, он вытягивает из комода торчащую оттуда футболку и принимается тереть лужу ей, быстро и усиленно, пачкая пальцы и собственную майку в соке.

Он боится, что отец рассердится за то, что он устроил такой беспорядок, но тот кладёт ему на плечо ладонь — тёплую и широкую — и останавливает его хаотичные движения:

— Стайлз, оставь. Ничего страшного.

Стайлз поворачивается к нему и видит, что тот сидит перед ним на корточках и смотрит... Грустно? У Стайлза из рук вон плохо с определением эмоций людей, ему сложно читать по лицам, по интонациями, по выражениям глаз. Ему всегда казалось, что так у всех, что просто никто никогда не понимает друг друга, что так устроен мир. Но со временем он начал осознавать, что это неправда, и стараться приглядываться пристальнее, обращать больше внимания, но результаты были не самыми удачными. Но сейчас Стайлз всё же почти уверен в том, что отец именно грустит.

— Пап? — он поднимается с колен и отряхивает перепачканные джинсы. — Что-то случилось?

— Не то чтобы случилось, — отец потирает переносицу в этом своём извечном жесте, — но поговорить нам надо. Мне звонила твоя учительница, мисс Блум.

У Стайлза внутри всё холодеет.

— Она рассказала, что сегодня случилось в классе, — продолжает отец, — и что вы разговаривали с ней после урока. И что ты нагрубил.

— Ничего я не грубил! — взрывается Стайлз, вскакивая на ноги. — Это она слишком хорошая, и поэтому ей всё кажется грубостью!

— Сынок, прекрати, я же тебя не ругаю, — чуть ли не фыркает отец. — Всё хорошо, всякое бывает, мисс Блум рассказала, какие задавала тебе вопросы, и я понимаю, что они могли тебя расстроить или разозлить. Просто постарайся в следующий раз всё же не кричать, хорошо?

Стайлз весь как-то сразу сдувается и опускается назад на пол. У него внутри мерзенько скребётся ощущение того, что отец ведёт себя сейчас не так, как обычно. Что что-то произошло, что-то, из-за чего от подступается к собственному сыну, как к оленёнку на охоте. Стайлз думает именно про оленят и именно про охоту. Про ружья, про заснеженный лес и про мультфильм "Бэмби", который он смотрел с мамой давно-давно, в какой-то другой жизни. Мама плакала, а Стайлз цеплялся за её рукав и держался, потому что он — мужчина, а мужчины не плачут. Отец сейчас обращается с ним так бережно, будто с какой-то фарфоровой вазой, и это почему-то немного страшно.

— Угу, — всё же соглашается Стайлз после минутной заминки. — Не буду кричать.

— Вот и славно. — На этот раз ладонью ему взъерошивают отросшие волосы. — И знаешь что, сынок? Засиделись мы с тобой дома. Давай куда-нибудь сходим в выходные?

— Куда? — Стайлз резко поднимает опущенную до того голову и не сдерживает расплывающейся на лице широченной улыбки, потому что он очень хочет сходить куда-нибудь с папой. Или съездить. В Диснейлэнд, например, только вот до него, кажется, очень далеко. Но в Бикон-Хиллз же всё равно есть, где провести время, да?

— Ну, в Denny's, к примеру, — задумчиво тянет отец. — Давно мы там не были, а?

В Denny's они всегда ходили втроём с мамой, по выходным, и ели бугеры. Стайлз не представляет, как будет чувствовать себя в этом месте без неё, но всё равно кивает.

— Хорошо. — Отец тоже кивает в ответ и поднимается с пола. — Уже поздно, тебе скоро надо будет ложиться спать, но перед этим чтобы сделал домашнюю работу, понял?

Стайлз снова кивает — очень быстро и решительно, — заверяя отца в том что да, сделает, обязательно, куда же без домашней работы. Тот окидывает его подозрительным взглядом, но из комнаты всё же выходит.

После этого Стайлз честно-честно пытается сделать свои задания. Садится за стол, держа спину прямо, а не как обычно — крючком, раскладывает вокруг учебники с тетрадями и начинает читать заданную главу по английскому. Но потом его взгляд зацепляется за иллюстрацию в учебнике по истории, и Стайлз откидывает книгу в сторону, и принимается за эту самую историю. Но и на этом долго не задерживается — случайно задевает локтём тетради, и одна из них, по математике, падает на пол. Стайлз замечает в ней лёгкий пример, который точно может решить, и кидается заниматься им. Он на самом деле вовсе даже не против делать домашнюю работу, только вот сидеть на одном месте ужасно скучно — он сначала ёрзает на стуле, а потом и вовсе встаёт с него и начинает расхаживать по комнате. В руках у него снова книга по английскому, и он вслух, громко и с выражением, зачитывает сам себе главу из Тома Сойера.

Через пять минут чтения Стайлз спотыкается о валяющуюся на полу клюшку для лакросса — когда он вырастет, то обязательно пойдёт в школьную команду и будет там самым крутым и классным — и лишь каким-то чудом избегает падения на пол лицом вниз и сломанного носа. Он злится на дурацкую не там лежащую клюшку, но недолго. Через минуту он поднимает её с пола, откидывает нетленного Марк Твена на кровать и шарится по комнате в поисках мяча, чтобы поотбивать его о стену.

Полночь наступает совсем незаметно, отец кричит на него с первого этажа за то, что он до сих пор шатается по комнате и не спит. Стайлз перегибается через перила в коридоре и громогласно заверяет его в том, что сделал все-все задания и сейчас уже собирается в кровать.

Стайлз засыпает с фонариком в руке, читая под одеялом последний выпуск Бэтмена.

***

Когда Стайлз в очередной раз не справляется с домашней работой по математике, ему хочется съёжиться на своём стуле за партой, закрыв голову руками и зажмурив глаза. Чтобы никто не видел его, чтобы никого не видел он.

Ему кажется что усмешки, которые его одноклассники прячут в уголках губ, прожигают буквально насквозь. Проникают под кожу и отпечатываются на внутренних сторонах век, кружат перед ним в бешеном танце, словно размноженные улыбки Чеширского Кота из Алисы в Стране Чудес.

Мистер Дрейк раздражённо вздыхает, отправляя Стайлза обратно на своё место. Стайлз знает, что Дрейк не считает его глупым — слышал, как тот разговаривал с его отцом в полицейском участке. Стайлз тогда ждал окончания смены отца, сидя в его кабинете и болтая не достающими до пола со слишком высокой скамейки ногами. Мистера Дрейка привлекли как свидетеля ограбления — Стайлз знает очень много всяких умных полицейских терминов, и это ужасно круто, — но после того, как его опросили, отец поинтересовался, как у сына успеваемость в школе.

Мистер Дрейк кинул быстрый взгляд на Стайлза, и отец сразу же опустил ладонь сыну на плечо и попросил подождать снаружи. Стайлз, конечно, вышел из кабинета, не устраивая лишних сцен, потому что для него это было слишком глупо и не выгодно. А потом, как самый настоящий хитрый шпион, приложился ухом к двери с внешней стороны. Слышно было плохо, но что-то до него всё же долетало. Например, произнесённое низким голосом мистера Дрейка “смышлёный, но ленится”.

Это было давно, пару месяцев назад, но Стайлз очень надеется, что мистер Дрейк не изменил своего мнения, потому что мистер Дрейк ему нравится.

Ещё Стайлзу нравится Лидия Мартин, которая сидит сейчас за первой партой прямо перед учителем, вертя в ухоженных ручках ярко-розовый карандаш, усыпанный блёстками.

Лидия — очень красивая, у неё рыжие-рыжие волосы, яркие, как огонь, который разжигаешь в камине. Стайлз любит смотреть на огонь, но на волосы Лидии — ещё больше. Порой он не видит в классе ничего, кроме них.

Лидия с ним не разговаривает, потому что сидит за одной партой с этим сынком богатеньких родителей Уиттмором, который постоянно таскает за ней портфель. Стайлз каждый раз думает о том, что может таскать портфель не хуже него, а ещё что когда-нибудь поцелует Лидию и женится на ней, а Джексон останется ни с чем.

Мистер Дрейк вызывает Лидию, и она отвечает данную домой задачку буквально за пару минут, чисто отчеканивая решение. Мистер Дрейк одобрительно кивает. Джексон странно на неё смотрит, у него чуть напрягаются плечи, и Лидия быстро, даже торопливо добавляет, что задачу ей помог решить папа. Джексон расслабляется.

Стайлз дёргает плечом и раскрывает тетрадь на середине, начиная вырисовывать карандашом круги и переплетающиеся друг с другом завитки.

Ему внезапно становится очень скучно и грустно, а ещё хочется домой.

***

За обедом Стайлз всегда сидит один. Порой ему из-за этого неуютно, потому что все остальные ребята — кроме разве что той светловолосой кудрявой девочки, которая больна какой-то штукой на “э” и порой сваливается в приступах прямо в коридоре — сидят большими компаниями, смеются, кидаются друг в друга разнообразной едой.

Иногда Стайлз им завидует — иногда ему хочется, чтобы и он мог залепить кому-нибудь в лицо картофельным пюре, — а иногда не завидует совсем. Он знает, что никому не понравится сидеть с ним за одним столом — он всегда слишком широко расставляет руки, пихается локтями, неаккуратно ест, ногами болтает. Он считает, что это нормально и что так себя ведут все ребята, но отец много раз ему на это указывал, и Стайлз сделал свои выводы из его слов.

Сегодняшний день ничем не отличается от других. Стайлз ковыряет вилкой котлету, когда в столовую заходит директор. Все затихают, переводя на него взгляды и перешёптываясь между собой.

Стайлз хмурится, чуть крепче сжимая вилку пальцами. У него неприятно сводит живот, ему кажется, что сейчас произойдёт что-то очень нехорошее.

— Айзек Лейхи? — директор говорит громко, привлекая к себе всеобщее внимание. — Айзек Лейхи здесь?

Стайлз хмурится снова, потому что никогда не слышал о мальчике с таким именем. Может, он из тех, кто постарше на несколько классов? Или только что перевёлся?

Так или иначе, в самом дальнем углу ненормально тихой столовой слышится звук отодвигаемого стула, и из-за стола поднимается мальчишка не старше Стайлза, но куда выше. У него кудрявые волосы и свободное худи с длинными рукавами. Он слишком далеко, чтобы его можно было нормально разглядеть, но Стайлзу кажется, что глаза у этого мальчика очень большие и испуганные.

— Айзек, пройди, пожалуйста, со мной. — Директор, стоящий рядом со столом Стайлза, устало проводит рукой по переносице, и Стайлзу кажется, что у того немного дрожит голос.

Шепотки в столовой становятся громче, когда мальчик, Айзек, начинает пробираться между столами и стульями, заметно сутулясь и будто втягивая голову в плечи.

Когда он подходит к директору, тот кладёт руку ему на плечи, приобнимая, и они уходят, но Стайлз всё равно слышит обрывок разговора. “Что я сделал?” — спрашивает Айзек. “Ничего, — отвечает директор, — ничего. Ты не… Твоя мама… Господи, помоги мне”.

Стайлз чувствует, как в груди у него снова раскрывается начавшая было зарастать дыра, живо представляет, как края её расходятся в стороны, раскрываясь и пропуская в себя что-то болезненное, горькое. Знакомое.

Он точно знает, что случилось с мамой высокого кудрявого мальчика.

Оставшиеся уроки Стайлз пропускает. Он сбегает из школы, идёт в городской парк Бикон-Хиллз и кормит уток хлебом, купленным на последние выданные отцом на обед деньги.

***

— О господи, какой отвратительный кофе! — отец делает щедрый глоток из чашки, и, поперхнувшись, отставляет её на стол.

Стайлз вертит в руках наполненный колой со льдом стакан. Отец пьёт очень много кофе, у них дома есть специальная машина для его приготовления, очень дорогая и очень шумная. Стайлзу не нравится эта мерзкая коричневая жижа. Отец как-то оставил на столе чашку и отошёл в туалет, и он сначала понюхал содержимое, а потом глотнул… и сразу же выплюнул всё на пол. Было очень противно — горько и невкусно, и какие-то мелкие штучки вроде чаинок застряли в горле, щекоча его изнутри.

Стайлз на эти деньги купил бы машину, которая делает газировку: вкусную, шипящую на языке. Колу или фанту. Или Иззе, черничную. Всё лучше, чем этот дурацкий кофе.

— Как кофе, шериф?

— Ох, Андреа, прекрати. — Отец шутливо отмахивается от подошедшей к ним с забитым полными едой тарелками подносом официантки. — Старина Рик ещё не покидает пост. А если и покинет, то совсем не факт, что именно меня назначат на его должность.

— Кто из нас двоих его жена, ты или я? — официантка, удерживая поднос одной рукой, другой поднимает с него тарелку и ставит её перед Стайлзом. Бургер — сочный, дымящийся, и от него так вкусно пахнет, что Стайлз чувствует, как желудок сводит от голода впервые за долгое время. Рядом с бургером щедро навалена буквально истекающая маслом картошка фри, и её так много, что хватит на целых два Стайлза.

— Я попросила, чтобы тебе положили побольше и сделали не... как они обычно делают, дорогой. — Андреа, улыбается ему, широко-широко, и Стайлз заворожённо смотрит прямо ей в рот, на белоснежные зубы. Они удивительно ровные и страшно красивые, и Стайлзу ужасно не хочется, чтобы она снова сжимала губы, пряча их.

— Стайлз, что надо сказать? — голос отца с лёгкими нотками строгости в нём доносится будто откуда-то издалека, хоть он и сидит совсем рядом, напротив. Андреа, видимо, устаёт улыбаться так широко, и её зубы пропадают за всё ещё растянутыми в улыбке губами. Стайлз переводит взгляд чуть в сторону и замечает, что от самого уголка её рта идёт вверх тонкая розоватая линия — по щеке и до самого уха. По краям розового видны едва заметные комочки бежевого. Стайлз понимает, что это та штука, которой женщины мажут лицо, когда не хотят, чтобы кто-то видел синяки у них под глазами и кровоподтёки на скулах.

— Откуда у Вас это? — Стайлз тыкает пальцем на шрам.

Улыбка сползает с губ Андреа.

— Поверь, дорогой, ты не хочешь знать, — хмыкает она, ставя перед отцом тарелку со стейком. — Это было давно. Приятного аппетита, ребята.

Она чуть трясёт головой, будто отгоняя какое-то воспоминание, и, улыбнувшись напоследок, отходит к другому столику.

— Стайлз, так нельзя.

На этот раз отец кажется по-настоящему рассерженным, и Стайлз переводит на него непонимающий взгляд. Он не знает, что сделал не так, но почему-то чувствует себя провинившимся, хоть и не понимает толком, за что. Рукам становится неспокойно, и в поиске того, чем бы их занять, он подхватывает со стола салфетку и начинает мять её пальцами. Он не хочет смотреть на отца, и поэтому опускает взгляд.

По столу ползёт небольшая мушка, у неё зелёная спинка и маленькие кривые лапки.

— Стайлз, сынок, такие вещи — очень личные, — Стайлз вздрагивает от неожиданности, когда пальцы отца ложатся на тыльную сторону его ладони, успокаивая и заставляя остановить хаотичное движение, — и некоторым людям может быть неприятно, когда их спрашивают о подобном. Понимаешь?

— Ага. — Стайлз кивает и слабо улыбается.

На самом деле он не понимает совсем. Что такого в том, что у тебя на лице шрам? Это же интересно, это же захватывающе, об этом же можно рассказать целую историю.

Но он не хочет, чтобы папа расстраивался. Не хочет, чтобы на его лбу снова проступали эти глубокие грустные морщинки, а уголки губ напряжённо опускались вниз. Поэтому он врёт, откладывает растерзанную салфетку в сторону, улыбается и запихивает себе в рот аж три картофельных спиральки сразу.

***

— Это что? — Лидия поднимает на Стайлза свою рыжеволосую голову и выгибает одну бровь.

Лидия, думает Стайлз, ну просто на удивление хорошенькая для двенадцатилетней девчонки. Она носит красивые яркие платья, привлекающие к себе внимание, уже начала краситься, а со своими длиннющими — до талии — волосами делает что-то просто невозможное: то так заплетает, то эдак. Стайлз всегда любуется этими огненными локонами. Как-то раз он случайно услышал, как она разговаривала со своим тупым дружком Уиттмором о том, что хочет их обрезать, потому что устала ухаживать, и еле сдержался тогда от того, чтобы не выскочить вперёд и не начать умолять её не делать этого никогда-никогда. Лидия — прекрасна и невероятна, и Стайлз уверен, что любая другая девочка её возраста выглядела бы попросту глупо в такой одежде и с макияжем, но Лидия — это Лидия, и именно поэтому он собирает в кулак всю свою силу воли и притаскивает в школу хиленький букет лилий.

— Это тебе. — Он пихает лилии прямо Лидии в руки, а та чуть сдвигает брови, слегка приоткрывает губы и кладёт жалкое подобие букета на парту перед собой. У Стайлза учащается дыхание. Она не выкинула цветы, не швырнула их ему в лицо.

— Я поняла, умник, — фыркает она. — Только вот зачем?

И вот тут Стайлз уже не находится, что ответить — опускает голову и вперивается взглядом в собственные кеды. Те когда-то были ядрёно-красными, с красивой звездой-эмблемой Converse, но сейчас они какого-то слабого розоватого цвета, потёртые, со следами грязи и пыли на носках с подошвами. О шнурках говорить вообще страшно, потому что те из белых превратились в чёрные, так их Стайлз затаскал. Ему внезапно очень стыдно за себя, за свои кеды и за свой дурацкий букетишко, и он правда не понимает — зачем.

— Да так, — бормочет он себе под нос.

— И что у нас тут происходит? — рядом с Лидией на место за партой опускается Уиттмор со своей вечной ухмылочкой на лице. — Лидия, ты зачем с этим придурком разговариваешь? И что у тебя за веник?

Стайлз не дожидается ответа, ибо совсем не хочет знать, что Лидия скажет своему дружку. Он отходит от них как можно дальше и занимает собственное место, которое, слава богу, в противоположном конце удалённого от них ряда. Усевшись за парту, Стайлз утыкается в книгу, но насмешливые взгляды на себе чувствует всё равно.

***

Отец приходит тем же вечером, садится на край кровати — Стайлз валяется на ней с очередным комиксом в руках — и говорит, что завтра они поедут на приём к доктору. Стайлз сначала не понимает, а потом злится.

Он ненавидит докторов. Они, доктора, несут какую-то полнейшую медицинскую чушь, сыплют направо и налево умными словечками и прикрывают ими слова другие, страшные и неизбежные. Слова о том, что его маме осталось жить всего несколько месяцев. Стайлз не хочет к доктору, Стайлз не поедет к доктору, и поэтому он кричит, отпинывается от старающегося успокоить его отца, и губы у него невольно кривятся в почти плаче.

Он не поедет, не поедет, нет, нет, нет, ни за что, никогда. Он брыкается, сопротивляется, и случайно выпущенный из рук комикс падает в щель между кроватью и стеной.

Когда отец уходит, Стайлз начинает молотить кулаками подушку в бессильной злобе, а потом ему становится так стыдно, что вечером он в одних пижамных штанах пробирается к отцу в комнату, залезает к нему в кровать, тычется под бок и крепко прижимается. Отец тяжело вздыхает, целует его в макушку, шепчет "давай спать, сынок" и обнимает рукой за плечи.

***

Доктор задаёт Стайлзу миллион вопросов, и через пять минут после того, как за ними с отцом закрывается дверь кабинета, он толком не может вспомнить ни один из них, потому что все они кажутся глупыми, бесполезными, раздражающими. Что-то про школу, про друзей, которых у Стайлза нет, и, под самый конец сеанса, который больше был похож на пыточный допрос — про маму. Очень напоминает то, о чем его недавно спрашивала мисс Блум в своём кабинете после уроков. То, что все задают одни и те же вопросы, лезут абсолютно не в свое дело, бередят раны, бесит просто ужасно.

Стайлз больше не хочет разговаривать про маму. Никогда больше не хочет разговаривать про маму. Мама — это морщинки в уголках глаз, появлявшиеся всегда, когда она смеялась, искристая улыбка и тёплые руки, которые он больше никогда не почувствует на своей коже. Каждый раз, когда кто-то заговаривает со Стайлзом о ней, у него начинает противно щипать глаза, и ему приходится тереть их рукавом, притворяясь, что попала соринка.

Стайлз ненавидит плакать и ненавидит жалостливые взгляды, с которыми на него смотрят все, кто знает, что произошло.

Устроившись на заднем сидении машины — подтянув колени под подбородок и обняв их руками, — он буравит затылок отца злым взглядом.

***

Вечером Стайлз, проходя мимо гостиной на кухню, слышит голос отца и просто не может не остановиться. Тихо, стараясь не скрипеть старыми половицами дома — хорошо, что на Стайлзе надеты мягкие носки с вышитыми на них крутыми рычащими волками, приглушающие звук шагов, — он подкрадывается поближе к комнате и осторожно заглядывает в неё. Отец сидит на диване, к нему спиной, прижав телефон к уху. Стайлз обхватывает косяк обеими руками и начинает с интересом вслушиваться в разговор, ловя каждое слово, потому что ему довольно быстро становится понятно, что речь идёт о его сегодняшней встрече с доктором Много Дебильных Вопросов.

— Да, он почти уверен, да. Нужно сделать несколько тестов, чтобы всё было верно, но доктор Прайс сказал, что всё указывает на это. К тому же, не зря ведь мисс Блум обратила на это внимание и посоветовала сходить доктору? Я знаю, знаю, что это всегда очень индивидуально и проявляется у всех но разному, но... Да. Да. Хорошо. Не знаю, Стайлз, он... Он злится.

Стайлз старается даже не дышать, чтобы отец его не услышал.

— Я... Я не знаю, что делать. После того, что случилось с Клаудией... Это совсем другое, но это же всё в мозгу, вдруг оно как-нибудь... О, Господи. Да, спасибо, что указываешь на то, что я несу бред, очень ценю твоё мнение. Ты медсестра, я полицейский, мне можно такое не понимать.

Стайлз подаётся чуть вперёд и замечает, что в руке у отца стакан с янтарной жидкостью. Это, понимает он, виски, который отец так часто пьёт в последнее время наравне со своим дурацким кофе, и недовольно морщится. Ему не нравится, когда от отца остро пахнет алкоголем, что теперь случается слишком часто. Стайлз слышал и читал в интернете, что люди, напившись этой дряни, порой ведут себя как животные и делают страшные и глупые вещи, но его отец, слава богу, ничего такого не выкидывал, только вот Стайлз всё равно переживает — как бы чего не случилось. Он бы сейчас пошёл и убрал со столика у дивана пока что почти полную бутылку виски, спрятал бы её куда-нибудь, чтобы нельзя было достать, но он не может рискнуть показаться. Не хочет, чтобы стало ясно, что он тут греет уши уже не одну минуту.

— Я просто... Просто не хочу, чтобы ему было плохо. — Делает ещё один большой глоток из своего стакана. — Я не могу позволить, чтобы ему было плохо, понимаешь? Он всё, что у меня есть.

Стайлз сильно, до боли, закусывает губу и, осторожно отстранившись от косяка, разворачивается и поднимается к себе в комнату, ступая всё так же тихо и мягко. Он знает, что отец сейчас вряд ли его услышит, даже если он начнёт носиться кругами и громко топать, но почему-то всё равно старается не шуметь.

***

— Вы что, серьёзно хотите давать моему сыну наркотики?!

— Мистер Стилински, послушайте...

— Ему двенадцать, понимаете, двенадцать! Он на месте усидеть не может, а вы ему хотите давать метамфетамин?! Чтобы он бегал по дому, как угорелый, и вообще ни на чём не мог сосредоточиться?!

— Мистер Стилински, успокойтесь, пожалуйста, и сядьте назад в кресло. Это работает совсем не так, как вы думаете. Содержащие метамфетамин лекарства прописываются людям с таким же диагнозом, и они стимулируют определённые части мозга, заставляя его работать в нужном направлении и позволяя сосредоточить внимание на чём-то одном.

Стайлз, буквально всем телом (а ухом — особенно) распластавшись по двери кабинета доктора Прайса, хмурится и отчаянно силится понять, о чём они там вообще таком говорят, что обсуждают. Ну, как… Что — вполне понятно. Его. Только вот детали он никак не может уловить, потому что говорят отец с доктором о каких-то неясных вещах, употребляют дурацкие непонятные термины. Ну что вообще такое метамфетамин, что за стрёмное слово, и почему они продолжают его повторять? Бред же.

Стайлз раздражённо морщится, но от двери не отлипает. Даже несмотря на то, что он не понимает половину слов, ему всё равно хочется... Нет, нужно. Ему всё равно нужно знать, нужно слышать. Кажется, у него в последнее время входит в привычку подслушивать разговоры своего отца, и это, наверное, плохо, но Стайлзу даже не стыдно. Он же не его полицейскую волну слушает, в конце концов, это было бы уже слишком.

— Мистер Стилински, вам незачем переживать, мы лечим СДВГ уже много лет, мы знаем, что делаем. Поверьте, вашему сыну будет намного лучше, если вы согласитесь на лечение. Без него ему будет очень тяжело в социуме, и не факт, что он сумеет даже закончить среднюю школу вместе с остальным ребятами, ему придётся проходить один класс несколько лет, и...

— Хорошо! Хорошо, хорошо. Давайте сюда свои чёртовы бумаги.

Даже через стену Стайлз слышит, как меняется голос его отца, как опускается, становится тише. Да, он плохо разбирается в эмоциях и реакциях, но тут понять совсем не сложно — отец расстроен.

Отец расстроен, а Стайлз злится, потому что больше совсем не слышит голосов из кабинета, они начинают шептать, и его шанс узнать о том, что с ним такое, не спрашивая напрямую, теряется совсем. Стайлз отходит от двери, раздражённо пинает стоящую в приёмной кушетку и забирается на неё с ногами. Прямо в кедах, мстительно пачкая ими обивку. У него снова щиплет глаза, и он ожесточённо трёт их кулаком.

***

— Пап, что со мной не так?

Стайлз спрашивает в лоб. Он не любит не понимать, ему страшно, неуютно и больно, ему хочется знать. Поэтому он задаёт свой вопрос сразу, как только они переступают порог. Лицо отца было до этого просто усталым и будто потухшим, и морщины на нём казались особенно заметными и глубокими, а теперь оно искажается, морщится, и он проводит по нему раскрытой ладонью.

Стайлз всё ещё не понимает, но ему хочется то ли кричать, то ли плакать, потому что он расстроил отца даже несмотря на то, что ничего не сделал, и от этого плохо и мерзко.

— С тобой всё хорошо, сынок. — Отец садится перед ним на корточки и кладёт руки ему на плечи. — С тобой всё хорошо, но просто ты немного…. Немного…

Отец запинается на полу слове, снова морщится, хмурится, и Стайлз буквально слышит продолжение его фразы: “Не такой, ты не такой, как другие дети”, и ничего не может быть хуже этих размытых, общих, нечестных слов. Страшно подумать, сколько раз ему уже говорили это в школе. Стайлз не хочет слышать то же самое от собственного отца.

— Пап, — тихо просит он, кладя ладошку на его щёку. — Пап, не надо.

Тот вздыхает и закрывает глаза.

— СДВГ. Это называется СДВГ, Стайлз. Синдром дефицита внимания и гиперактивности. Именно из-за этого у тебя такие проблемы с домашней работой и с одноклассниками. Оно сидит внутри тебя и не позволяет нормально сосредоточиться, влияет на твой мозг. Так что ты не виноват в своих плохих оценках по алгебре. Ты не виноват, сынок, и я тебе всегда говорил, что ты у меня самый умный, да?

Стайлз нерешительно улыбается уголками губ. Ему всё ещё неясно, почему отец так сильно кричал на доктора — тот, конечно, ужасно достал своими глупыми вопросами и осмотрами, но всё же не был настолько плохим, чтобы повышать на него голос, — и он до сих пор не понимает, что за СДВГ сидит у него в голове, но папа говорит, что он ни в чём не виноват, а значит всё хорошо.

Стайлз кивает в ответ на слова отца. Тот сжимает пальцы на его плечах чуть сильнее.

— Но, несмотря на то, что с тобой всё хорошо, — продолжает он, — нам нужно сделать так, чтобы было ещё лучше. Поэтому тебе надо будет пить таблетки, они позволят тебе сосредотачиваться. И ходить на терапию, там специалисты помогут тебе с проблемами в общении.

Стайлз хмурится — он не хочет пить никакие таблетки, и тем более не хочет ходить ни на какую терапию. Он понятия не имеет, что это слово значит, но звучит оно тяжело и противно, как что-то, делающее тебе плохо, поэтому и не хочет. Совсем. Но если папа считает, что так надо, можно, наверное, и перетерпеть. В конце концов, когда он болеет и лежит с забитым носом и покрасневшим горлом, всё не так уж и ужасно — таблетки с сиропами, конечно, противные, но они помогают, и пить их нужно всего-то неделю, пока не станет лучше.

— Это надолго? — спрашивает он.

Отец подаётся вперёд, прижимается своим лбом к его лбу и кладёт одну ладонь ему на затылок, притягивая к себе ближе.

— Скорее всего всю жизнь, сынок.

Вечером Стайлз лежит в своей кровати, закутавшись в одело до подбородка и закрыв голову подушкой, и впервые после смерти мамы по-настоящему плачет.

***

— Что, Стилински, принимаешь таблетки от глупости?

Стайлз резко оборачивается на раздавшийся сзади голос, и от неожиданности открытая бутылка воды падает у него из рук, разливаясь по кафельному полу туалета. Он насухо сглатывает уже закинутую в рот синюю пилюлю, целая упаковка которых валяется на дне его рюкзака. “Принимай три раза в день”, — сказал ему доктор Прайс, — “с разницей в четыре часа. Сначала рано утром, рано, слышишь? Потом в школе, потом после неё. Не пей перед тем, как идти в постель, а то ни за что не уснёшь. И не забывай принимать эти таблетки, Стайлз, иначе всё лечение пойдёт насмарку”.

Стайлзу тогда хотелось что-нибудь ударить, потому что пить таблетки в школе — смерти подобно. Кто заметит — без издевательств и насмешек не обойтись. По крайней мере такому, как Стайлз: никогда не бывшему популярным среди одноклассников. Но отец, сидевший тогда в соседнем с ним кресле у доктора, так настаивал и так смотрел, что Стайлз просто не смог сказать “нет”. Насупившись, позволил вложить себе в раскрытую ладонь пластиковую баночку, наполненную пилюлями, крепко сжал её, чуть ли не ломая, и тихо, хмуро пообещал не пропускать приём таблеток в школе.

И конечно, конечно его всё-таки увидели, да и попался он на глаза не просто кому-то, а этому уроду Уиттмору. Ну почему, почему он не закрылся в кабинке, почему достал таблетки, стоя у зеркала, будто специально выставляя себя на показ любому мальчишке, которому приспичит выйти в туалет во время урока?

— Отвали, Джексон, — бурчит Стайлз в ответ, подхватывая с пола рюкзак и перекидывая его через плечо. — Не твоё дело.

— Даааа? — Уиттмор расплывается в отвратительной ухмылке, и Стайлз не может отделаться от мысли, что тот становится похож на змею, мерзкую и скользкую. — Я так не считаю. Покажи, что у тебя в рюкзаке. — Он вытягивает вперёд руку, будто ожидая, что Стайлз и в самом деле протянет свой рюкзак или как минимум вывернет содержимое того.

Стайлз посильнее сжимает зубы, изо всех сил сдерживаясь от того, чтобы не кинуться на Джексона с кулаками.

— Обойдёшься, — отрывисто бросает он, буквально вцепляясь пальцами в лямку перекинутого через одно плечо рюкзака и и направляясь в сторону выхода из туалета. Сбегать ему не хочется, но ввязываться в драку с таким идиотом, как Уиттмор, хочется ещё меньше. Только вот у идиота, кажется, другое мнение по этому поводу. Тот нагло толкает в плечо, так, будто ему всё позволено, и не даёт пройти, загораживая своим телом.

— Ну уж нет, ты так легко не отделаешься. — Он противно оскаливается своими белыми-белыми, будто специально вычищенными у стоматолога зубами. Стайлз невольно задерживает своё внимание на этом оскале. Между двумя передними зубами у Джексона застрял кусочек петрушки с обеда, и Стайлз не сдерживает насмешливого фырканья.

— Что, совсем обалдел? — возмущается Уиттмор, крепко вцепляясь пальцами ему в плечо.

Это больно, и Стайлз чувствует, как у него в груди поднимается что-то злое, тёмное, нехорошее, и он больше не может это что-то сдерживать. Он поднимает руку со сжатым кулаком, чтобы хорошенько врезать задире в челюсть — ну или хотя бы куда попадёт, — но в этот момент в туалете появляется ещё один человек.

— Ребята, вы совсем рехнулись? — Дэнни, добрый парнишка со странной фамилией, обожающий уроки информатики и по абсолютно неясной Стайлзу причине везде таскающийся с Джексоном, стоит в дверном проёме, скрестив руки на груди. — Меня за вами мисс Уайт послала, а вы тут драться собрались?

Джексон отпускает Стайлза, поджимает зубы и кидает на него полный ненависти взгляд (у Джексона до смешного простые эмоции, и их Стайлз понимает прекрасно).

— Я с тобой не закончил, Стилински, — чуть ли не шипит тот, резко разворачивается и, толкнув своего друга плечом, стремительно выходит из туалета. Дэнни тяжело вздыхает, закатывает глаза, и, бросив на Стайлза сочувственный — наверное, это именно сочувствие, Стайлз почти в этом уверен — взгляд, следует за ним.

Стайлз дёргает плечом и смотрит на свои любимые электронные наручные часы. У них на циферблате крутая эмблема Бэтмена, и сейчас они говорят о том, что до конца урока осталось всего пять минут, поэтому Стайлз не утруждает себя возвращением в класс. У него всё равно слишком паршиво на душе, чтобы снова идти туда, чтобы снова смотреть на эти лица. Он почти уверен, что Джексон расскажет всем, кому сможет, о том, что Стилински глотает в туалете какие-то таблетки, и что в его пересказе эти таблетки будут как минимум от приступов бешенства, которое он подхватил после мифического укуса мифической собаки.

Стайлз шмыгает носом. На душе у него ужасно противно, и ему очень хочется вытащить этот дурацкий полупрозрачный оранжевый пузырёк из рюкзака, высыпать все таблетки оттуда прямо в унитаз и нажать на смыв: один раз, два раза, три, пока все пилюли не окажутся в канализации.

Стайлз чувствует себя ущербным, неправильным и ужасно одиноким. Он тут один такой, с болезнью, которую не вылечишь сиропом от кашля. Стайлз трёт снова предательски намокающие глаза кулаком и делает глубокий вздох.

Когда он всё же выходит из туалета, мимо него протискивается новенький в их классе мальчишка в растянутом свитере и со смешно скошенной челюстью. Стайлз ничего против него не имеет, он тихий и сидит на задней парте, но сейчас мальчишка бросает на Стайлза такой странный взгляд, что тот сам смотрит в ответ воинственно и настороженно, всем своим видом показывая, чтобы тот не думал к нему даже прикасаться.

***

Солце — яркое, слишком яркое, но Стайлз всё равно смотрит на него, задрав голову и прищурившись. Поднимает руку, раскрывает ладонь и растопыривает пальцы, так, что лучи падают между ними, переливаясь и создавая некое подобие калейдоскопа. Ну, это Стайлз думает об этом, как о калейдоскопе. Повернёшь ладонь в одну сторону — увидишь одно, в другую — другое.

Мама когда-то говорила ему, что если долго смотреть на солнце, то можно ослепнуть. Стайлз слепнуть не хочет, но всё равно с глупым упорством продолжает пялиться на светящийся диск в небе.

Всё вокруг кажется ненастоящим, неправильным, не таким. В рюкзаке у него всё ещё лежит упаковка лекарства, которое ему теперь нужно постоянно носить с собой и принимать по несколько раз в день. Рюкзак кажется в три раза тяжелее, чем обычно.

Стайлз не знает, сколько он вот так сидит, почти не шевелясь. Начинается следующий урок, звонок слышно во всей школе, но он всё равно не двигается с места. Ему никуда не хочется идти. Он боится, что кто-нибудь снова увидят. Снова будет смеяться над ним.

— Ты чего не идёшь на занятия?

Стайлз вздрагивает от неожиданности и резко поворачивается, весь ощериваясь и чуть ли не вставая в боевую стойку, готовый защищаться от незваных обидчиков. Стоящий перед ним мальчишка — тот самый новенький со скошенной челюстью, который пялился на него в туалете пару дней назад. Одет он нелепо и не по погоде: мешковатые и чуть ли не до дыр протёртые грязно-серые джинсы, стоптанные чёрные кеды и тёмно-синий свитер с растянутыми рукавами, тот же самый, что был тогда. Волосы ему явно не мешало бы подстричь, потому что они лезут ему в глаза, не дают нормально смотреть: это заметно по тому, как новенький постоянно дует на чёлку, стараясь убрать её со лба. Но, даже несмотря на это, Стайлз всё равно ловит его взгляд. Одновременно удивлённый и... заинтересованный? Стайлз стискивает зубы и думает, что если тот вздумает наезжать, то он за себя обязательно постоит.

— Не твоё дело, — огрызается он, смотря на мальчишку исподлобья. — Не хочу и не иду.

— Аааа, — глубокомысленно изрекает тот, и пожав плечами, садится рядом со Стайлзом, поджимает колени и обхватывает их руками. — Я тоже не хочу. Можем не хотеть вместе.

— С какого это перепугу? — Стайлз отодвигается в сторону, подальше от назойливого новенького. Бросает на него взгляд настолько злобный, насколько способен, отчаянно стараясь унять поднимающуюся непонятно откуда и не понятно на что надежду. Раздражение и недоверие — вот что он должен сейчас испытывать, а не какую-то там дурацкую... надежду.

— Я слышал, что ты болеешь. — Мальчик поворачивается к нему, и Стайлз сильнее стискивает зубы. Вот оно. Сейчас над ним снова начнут издеваться, обзывать, унижать. В груди становится тесно, и Стайлз подбирается, сильнее хмурясь.

— И что? — бросает сквозь стиснутые зубы.

— Ну, я тоже. — Новенький оскаливается, выуживает из кармана ингалятор и трясёт им прямо перед носом Стайлза. — Астма. Хочешь болеть вместе? Я Скотт.

Мальчик — Скотт, его зовут Скотт — улыбается смущённой некрасивой улыбкой и протягивает свободную от ингалятора руку.

Стайлз замирает на мгновение, а потом улыбается в ответ и пожимает протянутую потную ладошку.

— Стайлз. Меня зовут Стайлз.

Ссылка для обзоров

[L]Twenty One Grams[/L] выкладывает фбшный миди <a href="http://twentyonegramms.diary.ru/p201269832.htm">"Синдром рассеянного Стайлза"</a> (кидфик, история СДВГ Стайлза, джен, PG)

@темы: For all the geeks out there, Мне так нравится этот момент, что я занялся бы с ним сексом, если б мог (c), Подросток-Вафля, Писать хуйню не запретишь

---

ДЕАНОООООН

Выложить свои работы я сейчас не успею, но поору хотя бы.

Это свершилось.
ЛЕТНЯЯ ВАФЕЛЬКа НАКОНЕЦ-ТО ВЫЛОЖИЛА ДЕАНОН
Я МОГУ УТАЩИТЬ В УЮТНУЮ ДНЯВОЧКУ СВОЮ ГОРДУЮ КУЧКУ РАБОТ

Вообще мне хочется очень много чего сказать нашей чудесной команде, но этот пост будет следующим, пока что я лишь гордо потрясу САМЫМ НАСТОЯЩИМ ПАСПОРТОМ, сделанным котиком  Ториа Гриа (которая ругалась на себя, меня и Гевион из-за того, что только у нас троих паспорта на два грёбанных разворота ).

И утащу личные ачивки, конечно же



А вот эта — про наш союз с Гевион, с который мы через всю битву прошли бок о бок, которая отважно бетила все мои тексты (которых, откровенно говоря, вышло не мало), а перед непосредственно процессом бетинга меня пинала и гладила, гладила и пинала. Нет таких слов, чтобы выразить, как же я ей за это благодрна. НО ОНИ ПОЯВЯТСЯ КОГДА Я НАПИШУ НОРМАЛЬНЫЙ БОЛЬШОЙ ПОСТ

В общем, ПРАЗДНИК, ребята, танцуют все. БАМБОЛЕЙО И КУКАРАЧА

Ссылка для обзоров

[L]Twenty One Grams[/L] гордо потрясает наконец выданным летней командой Вафельки <a href="http://twentyonegramms.diary.ru/p201266737.htm">паспортом</a>.

@темы: Вы, Грамм, определенно веселая дама! (с), For all the geeks out there, Keep the muffins, Kittens in mittens, Подросток-Вафля

---

РЖУ

Джозеф Морган, понимаете ли, НРСВЛ

из этого видео

Malevolent Klaus and handsome-chinned Elijah
Художничек, ёпрст! Просто самый идеальный фанарт эва
Эл реально похож

@темы: Laughing My Fucking Ass Off, For all the geeks out there, Мы прятались в телегах от кактусов, Тысяча лет юста

---

way hey and up she rises

Просто невероятно крутой дарковый клип по Доктору, у меня от него мурашки прям, да ещё и песня горячо любимая *____*

24.11.2014 в 23:06

Пишет  voordeel:

Фанвид по всему ньюскулу в стиле хоррора
Название: Horror story
Автор:  voordeel
Музыка: Copilot – The Drunken Whaler

@темы: For all the geeks out there, Oh My Doctor, Кажется, я на это дрочу

---

ЛАЛАЛА

Как у нас с Гевион сейчас проходит творческий процесс (при смене ролей всё то же самое).

Грамм: Гевион, я прнс
Гевион: ЧО ГДЕ
Грамм: *агрессивно вбрасывает гуглодок* ВСЁ ПЛОХО
Гевион: *несётся читать*
Грамм: ВСЁ ОЧЕНЬ ПЛОХО *ложится на пол*
Гевион: *сосредоточенно читает*
Грамм: ЕБАТЬ КАК ПЛОХО ГОВОРЮ ЖЕ ТЕБЕ *катается по полу* ЛАЛАЛА
Гевион: ГРАММ, БЛЕАТЬ *ложится на пол рядом, предварительно плеснув бензинчиком*
Грамм и Гевион: *чиркают спичками, катаются по полу вместе, полыхают*

ПОГОДА ЛЁТНАЯ ГОРИМ ОТЛИЧНО

@темы: Keep the muffins, Kittens in mittens, Мы прятались в телегах от кактусов

---

Да прибудет сериальный моб!

В предыдущих сериях

01 — Сериал, который ни в коем случае нельзя было закрывать.
Black Books и Mongrels! Оба — абсолютно чудесные, полные чернейшим юмором британские ситкомы. Блэк Букс не уверена, из-за чего закрыли, но что-то подсказывает, что из-за бюджета, а вот Монгрелс был сочтён слишком оскорбительными для всех, кто вообще орёт об оскорбительности сериалов, потому что там и политика, и религия, и высмеивание персон типа Джастина Бибера (и при этом, к слову, никакого сексизма, расизма и гомофобии — только, опять же, настолько тонкий, что толстый над ними стёб).

и вот вам одна из моих любимых оттуда песен

и любимый момент XD

02 — Сериал, в отношении которого вам хотелось бы, чтобы его смотрели больше людей.
Определённо The Originals. Из эгоистичного желания заиметь побольше сошипперов, чтобы эти сошипперы писали тексты

03 — Ваш любимый новый сериал (начавший выходить в этом сезоне)
Я из нового сезона ничего не смотрела, я сейчас смотрю онгоуингом Ориджаналсов с Ходячими только, ну и Дневники Вампира Т.Т

04 — Ваш самый-самый любимый сериал.
Без вопросов "Доктор Кто". Несмотря на то, что горю я по другим сериалам и фандомам, самым любимым остаётся всё же Доктор, потому что ничто не прекраснее Доктора

В следующих сериях

05 — Сериал, который вы терпеть не можете.
06 — Любимый эпизод вашего любимого сериала.
07 — Самый нелюбимый эпизод вашего любимого сериала.
08 — Сериал, который должны увидеть все.
09 — Самая лучшая сцена.
10 — Сериал, который, как казалось, вам не понравится, но в итоге полюбился.
11 — Сериал, который вас разочаровал.
12 — Эпизод, который вы смотрели больше пяти раз.
13 — Любимый детский сериал.
14 — Любимый мужской персонаж.
15 — Любимый женский персонаж.
16 — Сериал-guilty pleasure.
17 — Любимый мини-сериал.
18 — Любимая заставка.
19 — Лучший сериальный каст.
20 — Любимый поцелуй.
21 — Любимая ОТПешечка.
22 — Любимая концовка.
23 — Самый раздражающий персонаж.
24 — Лучшая цитата.
25 — Сериал, который вы планируете посмотреть (старый или новый)
26 — "Итить, что это было?" концовка сезона
27 — Самый лучший пилотный выпуск
28 — Первый фанатизм по сериалу
29 — Текущий сериальный фанатизм.
30 — Самая грустная смерть персонажа.

запись создана: 19.11.2014 в 05:25

@темы: For all the geeks out there

---

А вот и третья команда!

Тут, ребят, без комментариев. ПРОСТО

@темы: For all the geeks out there, Kittens in mittens, Мне так нравится этот момент, что я занялся бы с ним сексом, если б мог (c), Сэр, Вы тут кишочек обронили

---

ТУТ НИКОГО КРОМЕ МЁРТВЫХ ТЮЛЕНЕЙ

Я просто
Я просто полежу тут, рыдая
Население Бикини Боттом: два мёртвых тюленя
Мне, кажется, ни один пейринг никогда не додавал ТАК
Это просто самый воспламеняемый бензин из всех существующих

[x]

@темы: For all the geeks out there, Мне так нравится этот момент, что я занялся бы с ним сексом, если б мог (c), Fucking awesome, I've fangirled so hard I can't stand up, Мы прятались в телегах от кактусов, Тысяча лет юста