Гениальное.

[twentyonegramms]

03.02.2012 в 23:43

Пишет  Сэтто:

Драбблы
С разрешения автора.

Автор: Лай
Жанр: спектр
Рейтинг: R
Пейринг: Сфинкс/Слепой; Рыжий; Стервятник; Табаки; Лорд: Габи/Крыса

*
Он умирает во время рождения, щипцами неумелая акушерка сносит ему полголовы. Он кричит надсадно, давится первым воздухом, который убивает его, пуповина окручивает шею синими укусами асфиксии. Он неловко крутит руками и машет ногами, визжит, теряя жизнь по крупицам.
Его бы как-нибудь назвали.
Его бы сдали в приют.
Если бы он выжил.

Он умирает, оступившись на одной из лестниц серого Дома, падает кубарем, сломав себе хребет. Он кричит и кричит и кричит, а злые дети пробегают мимо него, жадно нюхают его кровь, никого не зовут на помощь, и в легких не остается ни воздуха, ни желания выжить. Сердце стихает, перестает размеренно тикать в прижатые к груди пальцы, и он умирает сейчас - опять - мальчишка Смерть, с медными глазами и кровавыми волосами, прилипшими к голове.
Его губы смыкаются, и никогда им не раскрыться вновь, потому что он умирает.
Оступившись на одной из лестниц серого Дома.
Случайно.

Он умирает в Могильнике, обделавшись от страха, увидев Белого, разорвав артерию в горле криком, под промокшим одеялом.
Белый вертится волчком и воет, сигареты выпадают из ноздрей и рассыпаются по белому полу искрами.
Он умирает, захлебнувшись кровью, резко привстав и защемив нервы; он умирает от страха, по вине Белого, на карточку которого нужно использовать все красные полоски на свете. Он умирает в отсутствие Рыжей, которую называют Сатаной, и еще умирает потому, что не жилец.
Не жилец - это вечное лежание в постели, обмотка проводов и капельниц.
Не жилец - это куколка из гладких пустых капельничных трубок. Такая несуразная и смешная. Он назвал ее Жизнью, хранил под подушкой и часто гладил пальцами по ночам.
Не жилец - это смерть в Могильнике, под вонючим от мочи одеялом, под пустым кровавым взглядом Белого.
Кончик одеяла тлеет.
Белый смеется.

Он умирает во сне, в неудобном корсете, когда Рыжая уводит Кузнечика в туалет.
Он умирает счастливым, в легкой полудреме, с картами на груди. Джокер скалит зубы на одной из глянцевых картинок, и он улыбается.
Улыбается.
Улыбается.
Улыбается.
Это его самая любимая смерть из всех, она легкая и приятная, как теплое молоко после кошмара. Что-то страшное уже прошло, теперь будет только хорошее.
Это его смерть, и он умирает.
Во сне.

Он умирает, когда отказывается одевать очки - это мое лицо, я люблю его! - от мощного удара в челюсть, неловко падает, наталкивается виском на край чертова стола, кровь заливает лицо, ресницы слипаются.
Он умирает, скорчившись в луже крови, как во второй смерти, он умирает, опять, в очередной раз, вокруг него пляшут победный танец тени и дурацкие Крысы. Которых он всей душой ненавидит. Которых он хочет растоптать, выдрать им розовые лысые хвосты.
Уроды, уроды, уроды, хнычет он.
И умирает.

Он умирает во время драки со старым вожаком Крыс - Змеем, у Змея на мощных бицепсах набиты цветные рукава - улыбающиеся мертвецы во время сношения.
Тыркаются друг в друга пустыми бедрами. Такие смешные и жуткие.
Змей ударяет его ногой, острым носком сапога (где, конечно же, нож). Змей ударяет его под дых, заставляя сложится вдвое, заставляя вынуть из рукава широким жестом бритву и разрезать Змею оба запястья, знакомым наточенным движением, распахивая вены, как ворота. Кровь брызжет из них обоих, и где-то там сумасшедшие Крысы воют и кричат, и думают, кого назначить вожаком теперь.
Потому что Змей умирает.
Умирает и он. Рыжий-Смерть, вечно застывший на пороге в вечность.

Он умирает, порезанный Фитилем на части. Он умирает, задохнувшись водой в душе. Он умирает от кровопотери. Он умирает, попробовав Лунную Дорогу - просто так, по приколу, он ходок, она ему не нужна.
Он умирает от ударов Габи.
Он умирает от перетраха.
Он умирает от того, что его выпихивает в Наружность вместе со всеми - и он не знает, почему решил познать мир реальный. Видимо, чтобы порадовать смертями и его.
Он умирает, подцепив какую-то заразу, когда ему набивают татуировку - Анубиса, бога смерти каких-то древних идиотов.
Он умирает и умирает. Никак не может подохнуть.

Ему пятьдесят пять, и он умирает. Вокруг него стоят его дети, все рыжие, как на подбор. Черноглазая Сатана, которую назвали в честь Той Самой, глупенькая маленькая Тростинка, которую даже немощный подымет одной рукой. Ангел и Врачиха. Рыжий уже не помнит их имен - он занят.
Он умирает.
Его жена держит его руку, сухие шершавые пальцы; Рыжий заново видит черный шифон ее вуалей, горб носа и булавку в ухе, и улыбается сам себе.
Рыжий видит где-то там в толпе Сфинкса, маячащую у него за спиной тень Русалки и жмущегося к стене мальчишку-слепого. Рыжий видит Коня, который рыдает в плечо Лэри, и Черного, которого побелевший Курильщик очень крепко держит за локоть. Как будто Черному сейчас захочется облегчить его страдания, и он придумает Рыжему еще одну смерть.
Рыжий качает головой. Рыжий смотрит на Черного - "нельзя" и "не продлевай мне агонию".
Рыжий улыбается. Им всем.
Рыжий садится - резко, защемляя в чертовой спине все нервы - и декламирует, как в детстве, как в молодости.
Дети, не верьте, что в раю нет деревьев и шишек!
Не верьте, что там одни облака -
Верьте мне, ведь я старая птица,
И молочные зубы сменила
Давно, так давно, что уже
И не помню их запах!
Рыжий кашляет, хрипит, извивается, подается вперед, смотрит в глаза Тем Самым, Своим, Состайным, Настоящим - и смотрит, как они подхватывают последние слова, даже Черный, даже дурашка-Курильщик - Мысленно С Вами Всегда Ваш Папа Стервятник.
Из коридора веет мятной жвачкой и ацетоном, Рыжий улыбается, закрыв глаза. Его целуют в лоб, провожая в последний путь.
Он умирает, не умирая, а перескакивая из мира в мир. Чтобы ухватится за крепкую жилистую руку Крысы, кивнуть непонятно откуда взявшейся рядом жене и распахнуть лапы-руки-щупальца-отростки-хвосты навстречу небу.
Тому Самому Небу.

*
Лес прорастает в Слепом. Обвивает руки побегами, заковывая в зеленые кандалы.
В его волосах дикий виноград, свалявшиеся листья и ночная темнота за ухом.
Лес прорастает в Слепом, проникает под кожу и распускается цветами. Слепой рассеянно обдирает с себя мешающие видеть или ходить цветы.
Однажды он уснул на голом месте, где была только разбитая земля, и проснулся среди благоухающего сада.
Лес любит его. Лес тянется погладить его по голове. Лес считает его своей невестой и сыном. Вылизывает белые губы Слепого дождем и ласкает сероватую кожу редким солнцем. Лес улыбается Слепому, Слепой рассеянно улыбается в ответ. В его рту тоже распустились цветы.
Слепой бродит по Лесу как увенчанный призрак Офелии. Волк в нем обгрызает собственные лапы, чтобы избавится от Лесных даров, сковывающих бег.
Слепой не скучает ни по чему. Он - Лесная Невеста. Он ни о чем не сожалеет.
Найди меня, возьми меня, смотри, у меня свадебное платье из мха и гирлянда цветов по рукам и волосам.
Возьми меня, смотри, Лес почти готов выдать меня замуж.
Возьми меня, смотри, Сфинкс...

*
Это Слепой. Смотрите.
Слепой не умеет улыбаться, выпадает из своего свитера тонкой тенью и обшаривает себя руками, зрячими тонкими пальцами.
Смотрите, у него серая кожа и зеленая муть в глазах. Смотрите.
Смотрите, а это Сфинкс, безрукая мудрая кошка с лысой головой. Он обшаривает Слепого взглядом.
Смотрите, если у вас есть глаза.
Смотрите.
Они целуются, Сфинкс смотрит на Слепого, смотрит за двоих, не закрывая глаз, пока не начнут слезится.
Слепой смеется, мягко и жутковато. Слепой. Убийца.
У него серая кожа, он пахнет Домом, дымом и штукатуркой, и еще, конечно, Изнанкой.
На его животе следы сыпи.
Он отмечен Домом, мелкой россыпью шрамов от того, что в детстве не раз били, от отмечен Домом, как Крыса отмечена Вшивой.
Хозяин и раб. За границей Дома Слепой умрет.
Но они в Доме, поэтому - Слепой смеется, елозит по Сфинксу вниз-вверх, обшаривает его лицо.
Говорит - ты красивый.
Говорит - правда ведь?
Сфинкс бормочет - ты тоже.
Слепой качает головой, мокрые отчего-то волосы прилипают к шее, как водоросли к берегу. Туманный Альбион чужого тела.
Сфинкс выгибается, чтобы поцеловать эту шею, влажное ухо с мягкой мочкой, бешено бьющуюся артерию.
Их любовь нереальная и невозможная. За гранью чего угодно.
Кровать скрипит пружинами при каждом повороте. Сфинкс бормочет - давай быстрее, ну?
Слепой распускает ремень на его джинсах, пробегаясь пальцами по животу. Сфинкс вздрагивает от прикосновений, а Слепой усмехается почему-то недобро, насаживаясь на Сфинкса резко и без подготовки, рывком почти. Сфинкс протяжно выдыхает, когда Слепой начинает с влажным хлюпаньем подниматься и опускаться на нем. Его острые колени хочется погладить. Его выступающие нелепо ребра хочется пересчитать.
Его хочется трогать. Серая кожа, мутные глаза и изгибающиеся губы, выдыхающие слова.
Смотрите. Эти двое. Они любят друг друга.

*
Из комнаты Крыс - с давным-давно снесенной с петель дверью - рычала музыка, давила на виски обручем, колыхала по углам тени - тонкие и жуткие, фигурные, остро-несуразные.
Куда бы ты не забрался.
Они преследуют тебя.
Ты ждешь того момента, когда из этого хоровода сплетений листьев выступит он.
У него никогда не закрывались до конца глаза, ресницы были светлыми и тонкими, словно когда-то их опалили.
У него был звонкий смех, ласковый голос и теплые руки.
Он преследует тебя.
Ты любишь его и ненавидишь его, ты страдаешь по нему, ты жаждешь его, когда больные кости пытают тебя, когда чернота смыкается водоворотом в царстве зелени, и растения кажутся вековыми водорослями, тянущимися со дна.
Задушить! Искалечить! Сломать!
Он выступает из темноты, раздвигая паучьими пальцами листья, ты смотришь на него и не можешь насмотреться.
Ты не можешь простить его, ты не можешь терпеть его, ты не можешь не видеть его.
Ты шипишь, как кошка, как умирающий, которому мешают умирать.
Ты не можешь не любить его...
Он улыбается тебе. Старая Тень в углу. Сиамец. Обломок тебя.
Ты не можешь не ненавидеть его. Он оставил тебя, он оставил тебя тосковать, грызть подушки, рвать рот в мучительном крике, истекать болью, как по ночам Длинная Габи истекает секреторными веществами.
Он-оставил-тебя-тосковать-умирать-накачиваться-наркотой-да-ты-ненавидишь-его-ты-ведь-ненавидишь-его-глупый-старый-стервятник.
Большая Дурная Птица.
Сломанный перекрученный идиот.
Как там ты? Я скучаю, Макс.

*
Шакал играет на губной гармошке.
У Шакала грязные пальцы, коричневая кайма на запястях, обломанные ногти и хитрый взгляд из-под жестких волос. Шакал наигрывает какую-то заунывную песню, посмеиваясь и косясь на остальных - слушают?
Они слушают. Табаки слушают.
Даже Лорд слушает Табаки сегодня.
Табаки поет про дождь, снег в лицо и остывший кофе; его дыхание нервно и быстро, и простые металлические звуки гармоники кружатся по спальне, вплетаясь в перья Нанетты, множась в спиралях табачного дыма.
Табаки слушают все, даже Слепой вглядывается незрячими глазами в маленькое узкое лицо. Табаки, Табаки, шепчет Слепой.
Слепой знает, и Табаки знает, что Слепой знает, а Слепой знает, что Табаки знает, и так далее, ш-ш-ш-ш, Шакал, не время той песни, бормочет Слепой, и Табаки глотает мелодию своей новой песни о Последних Сказках. Табаки откладывает гармошку, говорит, что устал, и Слепой усмехается, занавесившись волосами, начинает тренькать на гитаре и мурлыкать что-то далекое и пропахшее летом и лесом, а Сфинкс будет подпевать, и маленький Шакал в груде одеял положит голову на сложенные руки и забудет на миг свои жуткие тайны.
Просто послушает.
Последняя Ночь близка.

*
В этом месте, называемом Расческами, стоят покосившиеся серые стены.
Никто не смеет трогать их.
Там, на этих стенах.
Волк с зубами-пилами, которые, кажется, сейчас выпадут из его рта.
Пустотелая чайка со светлым контуром.
Желтый жираф в кофейных пятнах. Он похож на несуразный и острый подъемный кран.
Треугольник с дыркой, глаз в спирали и лысая кошачья голова, перечеркнутая красным.
Затертый портрет юного старика с длинными волосами.
Белый бык на тонких ногах, кажется, он переломится сейчас и рухнет невесомым телом в грязь.
Миллиарды и миллионы надписей, длинных, змеящихся, процарапанных ногтями и написанных красками.
Там, на этих стенах. Проклятия и признания в любви. Лозунги и ругательства.
Белые неприкосновенные области, обведенные по контуру черным.
Там, на этих стенах.
Блевотина тысячи сознаний. Слезы, пот и кровь. Годы, длинные и короткие.
Годы, прожитые в этих стенах. Прожитые дурно, некрасиво, по своим законам годы.
На этих стенах существовали, на этих стенах молились, каялись и клеветали, любили, ненавидели, жили.
Там, на этих стенам. В развалинах этого Дома.
Там, на этих стенах, там видно надкусанный кусок штукатурки и нервную россыпь углублений и точек.
Там, в этом месте.
Там, в этом Доме.
Там, в этом Доме, еще можно услышать стоны, и крики, и смех; почувствовать запах крови и застарелого дыма, и болезней, и грязного тела, вспомнить, снова полюбить, впустить в себя эти запахи, эти звуки - и увидеть.
Увидеть, как смыкаются за тобой ветки и стволы перекрещиваются, увидеть, как он подает тебе руку - у него грязные губы, от него пахнет влажной штукатуркой и в глазах у него мертвенная зелень морского дна.
Привет.

*
Слепой приходит неожиданно - вырисовывается из темноты тонкий силуэт, костлявые колени, темные пустые глаза с длинными ресницами, руки - ощупывают, прикасаются, невесомо пробегают по лицу.
Сфинкс не спрашивает, где он был. Это так же бессмысленно, как спрашивать стену, кто прошел мимо нее за день.
Слепого хочется обнять. Сфинкс дергает протезом судорожно - Слепой понимает по сухому клацающему звуку, придвигается ближе.
- Пасть вытри. Почему у тебя вечно грязный рот?
- Я не знаю.
Слепой лезет к нему в карман - ощупью - добывает оттуда сигаретную пачку. Она наверняка мятая, и Слепой чуть-чуть улыбается, ощупывая ее. Зажигалка клацает под ухом.
- Будешь тяжку?
- Ага. Я тебе скажу, когда тушить пора будет.
- Я услышу.
Пальцы Слепого прикасаются к губам. Сфинкс тянет жадно, выпускает дым через нос, чувствуя солоноватый вкус чужой кожи.
Слепой...его руки, и смех, и торопливые прикосновения. Почти как по карте. Или по книгам для незрячих, написанных точками.
Волосы Слепого - темная длинная грива - скользят по плечам, шелестят и пахнут дождем и лесом.
- Мне тяжело, - тихо говорит Слепой. Сфинкс давит на него весом.
- Прости. Окурок брось.
Слепой послушно бросает окурок, доверчиво выдыхает, устраивается на коленях головой. Вообще-то в таких случаях принято затевать какую-нибудь хрень с волосами, но Сфинкс не может.
Сфинкс просто смотрит на Слепого - за двоих. Вдыхает запах никотиновой горечи и влажной хвои, слушает дыхание.
Все, что он может делать - смотреть.
Все, что может делать Слепой - прикасаться.
Кажется, это называется гармонией.

*
Лицо Габи - перекошенное, размалеванное. Все краски даже в приглушенном свете - кричащие. Жгучие. Ядовитые.
Да они просто созданы друг для друга.
Пальцы Габи гладят Вшивую, обходят ее по контуру. Крыса смеется.
Спрашивает - и как тебе спалось со Слепцом?
Габи пожимает плечом. С него падает бретелька топика. Габи хмурится и говорит - если бы я помнила всех своих партнеров.
Крыса вздыхает - вот бы мне еще о них забыть.
Склеенные. Сломанные.
Да они просто созданы друг для друга.
Длинная Габи одергивает юбку, под которой влажная темнота ведет к ее скрытым системам. Габи - напоказ. Блестящая и яркая. Полуразложившаяся. Жгучая. Ядовитая, как и Крыса.
Фиолетовая помада Габи оставляет метки, полукружия поцелуев. Крыса стирает их костяшками пальцев и думает, что такие же точно метки оставляла Габи на каждом втором самце в Доме.
Дом, в котором...этот чертов Дом.
Он склеивает разбитых людей так странно, так нереально, так до невозможности искалечено. Живой дом с запахом влажной штукатурки и сырости.
А в Кофейнике пахнет Лунной Дорогой, номер шестьдесят четыре, Папа Стервятник в уголке колдует над чашкой, отставив трость, и хочется погладить его светлые волосы, заглянуть в его желтые глаза и тихонько позвать - Папа, Папочка, научи меня жить.
Папа Стервятник научит. Топ-топ, скажет Папа Стервятник, и на его пальцах взблеснут кольца, Папа скажет - старая птица питается падалью...
В словах Папы Стервятника можно услышать горькую мудрость детей Дома, и тень от его носа-клюва колыхнется на стене маятником.
Крыса не подойдет. Крыса отмечена Длинной Габи, как печатью, отравленная Крыса, Крыса-разносчица-смертельных-болезней, и вряд ли Папочка сегодня хочет видеть ее за своим столом.
А жаль, думает Крыса. Вшивая, обведенная пальцами Габи, кажется, чувствует себя оскверненной.
Крыса говорит - Габи, почему я?
Длинная зевает, одергивает чулки. Под ее топиком остро выступают несуразные ребра и не менее несуразные соски.
Несуразная Габи.
Она состоит из чулков, ребер и острых сосков, ее сиськи грейпфруты хочется сжать.
Крыса ненавидит в Габи эту несуразность, которой она не стесняется, и ненавидит то, что сама она точно такая же с тяжелыми ботинками, челкой по косой и Вшивой.
Больше всего в Габи Крыса ненавидит себя. Поэтому позволяет - метить, прикасаться, раздирать заживо.
Папа Стервятник от своего стола смотрит ей прямо в глаза. Закрашивает мысли в янтарный желтый.
Топ-топ, слышит Крыса в своей голове хриплый голос Папы. Топ-топ, идет Большая Птица. Птица питается падалью...
Скоро Птица сожрет тебя, девочка.
Папа Стервятник улыбается и манит ее к себе. Крыса выпутывается из рук, губ и бесконечных ног Габи. Папочка с грохотом выдвигает для нее стул.
Папочка говорит - Крыса, топ-топ.
И улыбается. Улыбка освещает его лицо тускло, как перегорающая лампочка. Глаза ярче.
Крыса шепчет - прости меня, Папа.
Габи улыбается ей через два стола.