Идеальный Пайзек — кровь, трэш, поехавший Айзек, крипи-Питер
10.10.2014 в 21:56
Пишет ~Gevion~:пост с исполнениями АУ-моба
для Twenty One Grams: драббл, 700 слов, пайзек и Partners in crime au
ГРАММ! Грамм, я ебанулась и написала какой-то трэш, хуже, чем раньше я не знаю, что это кровь-кишки, извращенная мораль, неадекватный Айзек. простименяпожалуйста В первый раз Айзек делает это с каким-то обдолбанным байкером у обшарпанной стены бара, в который его даже не пустили — у него при себе не оказалось достаточной суммы, чтобы пройти без документов, а охранник попался на редкость несговорчивый.
Во второй — ночью на заброшенной парковке с одним из дальнобойщиков, и битое стекло крошится под ногами, но это не важно, это нестрашно, все равно здесь никто ничего не услышит.
В третий — в парке с пьяным проходимцем. Вместо стекла в этот раз под ногами хрустят и ломаются сухие листья (в ноябре у его отца крыша едет окончательно, у Айзека заканчивается терпение, и он уходит из дома в одной толстовке).
Странно уже то, что все это он делает даже не ради денег на горячую пищу (иногда удается перехватить стаканчик с недопитым кофе, оставленный на скамье, до того, как тот остывает), но еще страннее (и страшнее, наверное, но Айзек уже давно ничего не боится, он еще в детстве натерпелся такого, что хватит на всю жизнь, это как ветрянка: один раз переболеешь, и больше не страшно) — то, какое глубинное удовлетворение ему это приносит.
Будто весь хаос вселенной наконец обретает смысл.
В первый раз Айзек делает это с каким-то обдолбанным байкером, и нож в его руке — не его, но ощущается он как свой, принадлежавший ему всю жизнь, и кровь на его рубашке — тоже не его, хоть Айзек и был бы не против боли.
Во второй раз это происходит на заброшенной парковке, и большая часть крови — именно его, но как же ему хорошо, господи, сопротивление — именно то, что было так необходимо. Все мышцы ноют. Айзек с удовольствием представляет, как еще не меньше недели тело будет напоминать ему о произошедшем. Айзек делает это голыми руками, и так даже лучше.
В третий... Третий раз — почти случайность, это самооборона, но удовольствие это не портит. Айзек достает тот самый нож, оставшийся еще с первого раза, и представляет на месте проходимца, вздумавшего прицепиться к мальчишке, который спит в парке за скамьей, отца.
До встречи с Питером Айзек убивает три раза, и каждый — это в определенном смысле потеря невинности. Его ровесники в это время впервые трахаются на задних сиденьях родительских автомобилей, лишаются девственности в парках и в темных подворотнях за барами. Они вкладывают во фразу «делать это» другой смысл, думая, что стали взрослыми, но на самом деле остаются все теми же подростками, сгорающими от банальной похоти. Айзек на них не похож ничем и ни в чем, даже в этом.
В этом — особенно.
Питер находит его сам, как раз в тот день в парке, когда Айзек уже успевает если не испугаться, то начать волноваться больше обычного из-за тела. В баре и на парковке его никто не видел, но здесь он спал несколько ночей подряд.
Питер говорит, он почувствовал запах. Айзек невольно косится на труп.
Питер качает головой и говорит: «Твой запах».
У Питера десять острых когтей, каждый, кажется, острее предыдущего. Старый волк и мальчишка — какая же это нелепость, если подумать, но Айзек не думает об этом в парке и тем более не думает после. Питер кормит его сочным горячим мясом, зажаренным ровно так, как нужно: остается немного крови в качестве соуса. Набирает ему ванну, и от дурманящего пара у Айзека кружится голова. Он погружается в горячее и густое по шею, а Питер смотрит так, словно готов выслушать: расскажи мне о себе все, тебе же хочется.
Питер — джокер, он может стать кем угодно, сыграть кого угодно, в то время как Айзек — всего лишь валет, правила игры для которого предопределены изначально, но Питер обещает вытравить из Айзека остатки того, что роднило его с людьми, и дать взамен нечто новое. Если для этого нужно убить еще раз — Айзек готов, он сделает это с радостью. Единственное, что его страшит на самом деле — будущее, в котором не будет этого момента полной искренности. Момента, которого не может быть даже в сексе: искренность намерений и прозрачность желаний между двумя людьми, которой не достичь иным способом. (Питер смеется и говорит, что Айзек по этому поводу может не переживать. И протягивает нож, который тот обронил в опавшую пыльную листву.)
С Питером Айзек перестает считать. У него впереди только пыль да песок мексиканских дорог, и он вдыхает эту отраву так глубоко, что она чуть не закупоривает горло. Пыль да песок в его горле и в носу, в легких и под ногтями — под когтями, — и сам он превращается в нечто новое, нечто сильное. Ему больше не нужен нож.
Питер — джокер, и он обещает превратить валета в короля.
все остальное уже в процессе
URL записидля Twenty One Grams: драббл, 700 слов, пайзек и Partners in crime au
ГРАММ! Грамм, я ебанулась и написала какой-то трэш, хуже, чем раньше я не знаю, что это кровь-кишки, извращенная мораль, неадекватный Айзек. простименяпожалуйста В первый раз Айзек делает это с каким-то обдолбанным байкером у обшарпанной стены бара, в который его даже не пустили — у него при себе не оказалось достаточной суммы, чтобы пройти без документов, а охранник попался на редкость несговорчивый.
Во второй — ночью на заброшенной парковке с одним из дальнобойщиков, и битое стекло крошится под ногами, но это не важно, это нестрашно, все равно здесь никто ничего не услышит.
В третий — в парке с пьяным проходимцем. Вместо стекла в этот раз под ногами хрустят и ломаются сухие листья (в ноябре у его отца крыша едет окончательно, у Айзека заканчивается терпение, и он уходит из дома в одной толстовке).
Странно уже то, что все это он делает даже не ради денег на горячую пищу (иногда удается перехватить стаканчик с недопитым кофе, оставленный на скамье, до того, как тот остывает), но еще страннее (и страшнее, наверное, но Айзек уже давно ничего не боится, он еще в детстве натерпелся такого, что хватит на всю жизнь, это как ветрянка: один раз переболеешь, и больше не страшно) — то, какое глубинное удовлетворение ему это приносит.
Будто весь хаос вселенной наконец обретает смысл.
В первый раз Айзек делает это с каким-то обдолбанным байкером, и нож в его руке — не его, но ощущается он как свой, принадлежавший ему всю жизнь, и кровь на его рубашке — тоже не его, хоть Айзек и был бы не против боли.
Во второй раз это происходит на заброшенной парковке, и большая часть крови — именно его, но как же ему хорошо, господи, сопротивление — именно то, что было так необходимо. Все мышцы ноют. Айзек с удовольствием представляет, как еще не меньше недели тело будет напоминать ему о произошедшем. Айзек делает это голыми руками, и так даже лучше.
В третий... Третий раз — почти случайность, это самооборона, но удовольствие это не портит. Айзек достает тот самый нож, оставшийся еще с первого раза, и представляет на месте проходимца, вздумавшего прицепиться к мальчишке, который спит в парке за скамьей, отца.
До встречи с Питером Айзек убивает три раза, и каждый — это в определенном смысле потеря невинности. Его ровесники в это время впервые трахаются на задних сиденьях родительских автомобилей, лишаются девственности в парках и в темных подворотнях за барами. Они вкладывают во фразу «делать это» другой смысл, думая, что стали взрослыми, но на самом деле остаются все теми же подростками, сгорающими от банальной похоти. Айзек на них не похож ничем и ни в чем, даже в этом.
В этом — особенно.
Питер находит его сам, как раз в тот день в парке, когда Айзек уже успевает если не испугаться, то начать волноваться больше обычного из-за тела. В баре и на парковке его никто не видел, но здесь он спал несколько ночей подряд.
Питер говорит, он почувствовал запах. Айзек невольно косится на труп.
Питер качает головой и говорит: «Твой запах».
У Питера десять острых когтей, каждый, кажется, острее предыдущего. Старый волк и мальчишка — какая же это нелепость, если подумать, но Айзек не думает об этом в парке и тем более не думает после. Питер кормит его сочным горячим мясом, зажаренным ровно так, как нужно: остается немного крови в качестве соуса. Набирает ему ванну, и от дурманящего пара у Айзека кружится голова. Он погружается в горячее и густое по шею, а Питер смотрит так, словно готов выслушать: расскажи мне о себе все, тебе же хочется.
Питер — джокер, он может стать кем угодно, сыграть кого угодно, в то время как Айзек — всего лишь валет, правила игры для которого предопределены изначально, но Питер обещает вытравить из Айзека остатки того, что роднило его с людьми, и дать взамен нечто новое. Если для этого нужно убить еще раз — Айзек готов, он сделает это с радостью. Единственное, что его страшит на самом деле — будущее, в котором не будет этого момента полной искренности. Момента, которого не может быть даже в сексе: искренность намерений и прозрачность желаний между двумя людьми, которой не достичь иным способом. (Питер смеется и говорит, что Айзек по этому поводу может не переживать. И протягивает нож, который тот обронил в опавшую пыльную листву.)
С Питером Айзек перестает считать. У него впереди только пыль да песок мексиканских дорог, и он вдыхает эту отраву так глубоко, что она чуть не закупоривает горло. Пыль да песок в его горле и в носу, в легких и под ногтями — под когтями, — и сам он превращается в нечто новое, нечто сильное. Ему больше не нужен нож.
Питер — джокер, и он обещает превратить валета в короля.
все остальное уже в процессе