!!!

[twentyonegramms]

БОЖЕЧКИ МОИ КАК ЭТО ПРЕКРАСНО
ВСЕМ ЛЮБИТЕЛЯМ ЭЛЛИДИИ СРОЧНО ЧИТАТЬ

13.03.2015 в 01:07

Пишет  ~Gevion~:

я сделяль
Гевион не умеет, но все равно делает, Гевион просто победитель по жизни
короче, Грамм, понимаешь, я не могла уснуть ночью и решила, что лучше всего было бы потратить это время на продумывание идеи продумать не удалось, поэтому мы имеем то, что имеем вышел какой-то бред, я даже не могу это назвать фиком, потому что тут как бы нет ни смысла, ни логики, ни сюжета, ни истории. чего ни хватишься - ничего нет а уж какой тут ООС проще было имена какие-то левые придумать, но мы ж не ищем легких путей

короче, на твой суд прости пожалуйста, я любя

Название: Голова в облаках
Автор: ~Gevion~
Фандом: Teen Wolf MTV
Размер: мини, 2 000 слов
Пейринг: Лидия Мартин/Эллисон Арджент
Категория: фемслэш
Жанр: мой любимый история без начала и конца, ангстороманс
Рейтинг: PG-13
Предупреждения: односторонний пейринг, ревность, непринятие себя, не вполне адекватная Лидия, небольшая разница в возрасте (2-5 лет)
Примечание: AU, ООС, специфическое видение персонажей
Краткое содержание: рядом с ней Лидии всегда дышится легче
Посвящение: Граммушке @____@

I told you I was nothing but a heartbeat
Your head's in the clouds

Лидия всегда носила помаду, как маску, а легкие шифоновые платья – как броню. Высокомерно задирала голову, кривила губы в усмешке, отвечала холодно и не смотрела собеседнику в глаза. Одна половина старшей школы звала ее сучкой и стервой, другая – влюбленно пялилась и пускала слюни. Эллисон не относилась ни к тем, ни к другим – была на три класса младше и еще не входила во взрослые компании.

– И ничего не упустила, – пожимает плечами Лидия. – Было невыносимо скучно. Не зря я всегда хотела уехать отсюда.

Отсюда – это из Бикон-Хиллз. Нелепого городишки, построенного черт знает на какие деньги в бунтарские семидесятые – совсем недавно, – но уже успевшего захиреть. Население в несколько тысяч, одна из самых старых площадок для кемпинга в стране, река, лес, обрыв, курган индейцев или то, что называлось курганом в туристических брошюрах, выпущенных тогда же, сорок лет назад. Смертельная скука.

Перспективы и будущее: по нулям.

– Я все помню, – отвечает Эллисон с теплой улыбкой. – Смотрела на твою свиту издалека. Было обязательно вести себя как стервозная королева?

– А разве я не была королевой? – Лидия театрально надувает губы, но тут же не выдерживает и фыркает: – Мои воздушные замки все еще при мне.

– У тебя вечно голова в облаках, – смеется Эллисон и, протискиваясь мимо к холодильнику за стаканом вишневого сока, задевает ее прохладной рукой.

Рядом с Эллисон Лидии всегда дышится легче, даже в такую жару.

– Ты же знаешь, что это неправда.

– Конечно знаю, – серьезно кивает Эллисон, поводя плечами.

Лямки старой вытянувшейся майки скрутились в жгуты и натирают кожу до красноты, но Эллисон никогда с ней не расстается. Так и ходит дома: смешные вязаные гольфы до колена с распустившимися нитками, длинные джинсовые шорты и майка, которую все время приходится одергивать: огромный вырез открывает ключицы, а россыпь родинок еще сильнее оттеняет бледность кожи. Не ее размер, не женская модель – тряпка, которой давно пора мыть пол.

Иногда Лидии хочется знать, кому она принадлежала раньше, так сильно, что вопрос повисает на самом кончике языка.

Иногда не хочется знать вовсе: бойфренд, или друг, или кто-то еще, другой человек – это все лишнее, чуждое тому миру, в котором Лидия хочет жить, той Эллисон, которой безразличны чужие слова и взгляды.

Той Эллисон, с которой Лидия хочет быть рядом всегда, вечно – только не здесь, а в одном из своих воздушных замков.

Крошечный серебряный медальон, который Эллисон никогда не снимает, ложится ровно во впадинку на ее груди. Лидия мысленно согревает его в руке.

Эллисон ужасно худая, словно совсем не ест – Лидия знает, что это не так, она сама следит, чтобы та питалась хоть пару раз в день, – и, наверное, некрасивая: выпирающие по-птичьи лопатки, которые словно не смогли развиться в полноценные крылья, маленькая грудь, острые темные соски, которые не скрывает истершийся хлопок. То ли дело медные кудри и женственные формы. Может, со стороны так оно и выглядит – Лидия не знает: для нее красивее Эллисон никого и быть не может.

В темноте своей спальни Лидия иногда позволяет себе фантазировать. Мысленно проводит ладонями по этим узким плечам, кусает тонкие запястья, облизывает длинные пальцы. Распускает черные шелковые пряди – у Эллисон всегда болит голова от причесок – и едва удерживается от того, чтобы начать трогать себя: Эллисон такого не заслужила. Ее ни к чему в это втягивать.

Пусть не знает, пусть не догадывается, пусть не думает об этой грязи, Лидия предпочитает захлебываться в ней в одиночестве.

Она одергивает себя и отводит взгляд. Слишком поздно: Эллисон явно что-то замечает, но ничего не говорит. Только смотрит внимательно:

– Будешь сок?

Терпкая вишня – это вкус губ Эллисон, Лидия знает наверняка. Она касается мутноватого стекла стакана почти благоговейно.

* * *

Лидии никто не нужен – это всего лишь слова. Правда, так говорят все, а ведь всем известно, что спустя энное количество повторов слова могут стать реальностью.

Лидии не нужна Эллисон – это ложь, которую она повторяет про себя в надежде, что та воплотится в жизнь.

Лидия не нужна Эллисон – это правда и это трагедия. Может быть, не вся правда, но легче от этого не становится. Лидия нужна Эллисон, чтобы ходить по магазинам, проводить вместе пятничные вечера, есть черничные маффины, пачкаясь в фиолетовом соке, и смеяться над очередным выпуском Топ-модели по-американски. («...Забавные, они все такие забавные, словно настоящие, совсем как мы», – Эллисон с фырканьем утыкается Лидии в плечо: очень по-дружески, ничего такого. Вся грязь – в Лидии. В Эллисон ее нет ни капли.)

Лидия не нужна Эллисон в постели, в душе, в будущем, в душе – это аксиома. Солнце однажды потухнет, Луна отражает солнечный свет, не имея своего, Эллисон никогда не ответит Лидии на ее чувства, потому что это не чувства – это болезнь и извращение.

* * *

Лидии не подходят ее нынешняя пустая квартира, шифоновые платья, изящные манеры, эта жизнь, этот город. Она всем врет и прячется за яркими красками: медные локоны, женственные формы, высокие каблуки. Маскировка.

Однажды Лидия уехала отсюда, но в другом городе ничего не поменялось, поэтому она решила: какого черта, здесь хотя бы квартплата небольшая. И вернулась. И не уедет уже никогда, потому что встретила Эллисон, от которой так просто не сбежишь.

* * *

– Скотт подбросит меня, придешь как обычно?

Лидия зажимает телефон между плечом и ухом, неудобно наклонив голову: руки заняты пакетами.

Сегодня пятница, сегодня Эллисон должна вернуться с работы пораньше, и Лидия зайдет к ней вечером и останется с ночевкой. Вдвоем им будет весело даже молча сидеть на небольшой заставленной бытовой техникой кухне. Эллисон наденет фартук и что-нибудь приготовит. Она вообще любит и умеет готовить – мать научила, мать-француженка, умершая несколько лет назад, когда Эллисон уже была в старшей школе, а Лидии не было рядом: она пыталась спрятаться от себя где-то во Флориде.

– ..Лидс? Слышишь меня? Я еду домой, можешь ничего не приносить, Скотт мне поможет, – громко повторяет Эллисон, вполголоса что-то отвечает, очевидно, тому самому Скотту. Приглушенно хлопает дверца автомобиля.

Лидия отвечает: да, да, слышу, ладно, не принесу, Скотт, конечно, увидимся. Потом ставит покупки на пол, нажимает кнопку и обессиленно приваливается к дверному косяку.

Скотт – хороший парень. Настоящий добряк, загорелый и веселый. Эллисон всегда отзывается о нем с улыбкой. А Лидия совсем не уверена, что Эллисон хоть что-то рассказывает Скотту о ней.

* * *

– Вот, послушай! – Лидия напевает что-то попсовое, нелепое и пошлое до невозможности, и, кажется, совсем не попадает в ноты, морщится от собственного голоса, но Эллисон нравится.

Эллисон смеется, качает головой, потом встает из-за стола, наконец отрываясь от своих чертежей, вытирает ладони о шорты, подходит к Лидии. Лидия ее приобнимает – да, конечно потанцуем, почему бы и нет? мы же друзья – и радуется, что Эллисон совсем не любит клубы. Смотреть на нее такую, довольную и счастливую, в объятиях Скотта или кого бы то ни было еще – немыслимо.

– Помнишь школьные танцы? – Лидия старается дышать через рот, чтобы не чувствовать запаха Эллисон: чернила, крошка графита, стиральный порошок, вербена, что-то еще…

– Младшие классы на них не пускали. Один раз я попыталась проскользнуть незаметно и чуть не навернулась с маминых каблуков, – смеется Эллисон еще громче, – но я помню.

Лидия ходила на эти танцы только потому, что от нее этого ожидали – от нее-королевы. Красила губы кричащим красным, завивала ресницы, поверх чересчур откровенного для школьницы платья не накидывала даже тонкую куртку. Благосклонно принимала приглашения – так казалось со стороны, должно было казаться – и ненавидела эту мишуру. Выскакивала из машины очередного кавалера, как только он пытался просунуть руку под пышную юбку: королевы должны быть недоступны.

Маскировка была ей на руку, но это не значит, что ее не тошнило от самой себя.

* * *

Отец на каждый день рождения дарил ей банковскую карту. Протягивал рассеянно, словно в пустоту, и считал себя прекрасным родителем. Так и говорил: «Ну что тебе еще нужно, мы и так тебя содержим». Сначала Лидия пыталась привлечь к себе внимание очень глупо, как настоящий подросток: возвращалась за полночь, заявлялась каждый раз с новым ухажером, устраивала дома такие вечеринки, что от оглушительного рева колонок чудом не лопались стекла, а сама отсиживалась в своей комнате, пока все не напивались достаточно, чтобы ничего не вспомнить после.

Это не помогло.

Потом она начала вести себя будто бы по-взрослому, но не менее глупо: жаловалась на головную боль, не спала ночами, показательно глотала таблетки, будто бы выписанные врачом (каким врачом? родителям было все равно). Из этого тоже ничего не вышло.

– Все, что ты пожелаешь, дорогая, – устало проводила пальцем по ее виску мать.

– Ты же наша принцесса, – повторял таким же бесцветным голосом отец, забывая, что ей уже не пять и не десять. И даже не пятнадцать.

Родителей не бывало дома девяносто дней из ста. Лидия смогла привыкнуть к этому, но так и не сумела приучить себя к мысли, что им на нее плевать. Когда их не стало, она продолжала говорить всем, что их очередная командировка затянулась – бизнес, дипломатия, нужно время, чтобы добиться такого успеха и заработать денег на содержание принцессы – и почти поверила в это сама.

Уезжать было очень легко. Может, возвращаться не стоило и вовсе.

* * *

Иногда Эллисон засыпает прямо диване, перед бормочущим телевизором. Роняет тяжелую голову Лидии на плечо. Та готова сидеть, не шелохнувшись, хоть всю ночь напролет.

«Все, что пожелаешь», – так и не произносит она. Эллисон всегда была здесь, рядом, с самого начала – невероятно, невозможно, они пересекались в школе и на улице, но Лидии пришлось уехать, потерять надежду и вернуться, чтобы ее заметить. Может, оно того стоило.

* * *
Скотт отводит Эллисон домой, Скотт помогает ей с поклажей, Скотт влезает туда, где ему нет места – в пятничные вечера.

– Ничего, я понимаю, мы же подруги, – говорит Лидия Эллисон, и та тепло улыбается, отворачиваясь к зеркалу, чтобы поправить бретельки платья. Дорогой темный шелк кажется Лидии безобразным. «В кого ты превращаешься?» – думает она.

В пятницу вечером Скотт ведет Эллисон в ресторан – отбирает у Лидии ее смех, крадет ее теплые улыбки, и именно на его плечо клонит голову засыпающая Эллисон.

Лидия безжалостно выбрасывает свежие черничные маффины в мусорный контейнер и убеждает себя, что это ненадолго. Она никогда не умела ждать, но обязательно научится.

* * *

В другом городе другие люди называли ее ровно так же, как в Бикон-Хиллз: стервой и шлюхой, а иногда – фригидной сучкой. Хоть какое-то разнообразие.

Лидия ненавидела липкие прикосновения грубых мужских ладоней и мужской запах, но себя она ненавидела больше.

Помады, платьев и завитых локонов было мало, чтобы сделать ее нормальной.

* * *

Иногда Эллисон как бы невзначай касается ее волос или проводит кончиками пальцев по ткани платья. Говорит: «Мне нравится». Говорит: «Тебе идет». Лидия не слышит: у нее от каждого прикосновения обмирает сердце.

* * *

Ночью Лидия слышит стук в дверь и идет к порогу, не зажигая свет. Отпирает, отчего-то даже не сомневаясь в том, что увидит Эллисон. Вымокшую под холодным ночным дождем Эллисон, которая дрожит, трясется в ознобе. Черные пряди прилипли к коже, с носа капает вода, под глазами – размазавшаяся тушь.

Эллисон уже не плачет, только судорожно втягивает воздух. Лидия ни о чем не спрашивает. Закрывает за ней дверь, тут же набрасывая прямо поверх промокшей одежды плед. Ведет в гостиную, ругая себя за несообразительность: нужно сразу в душ, под горячие струи, немедленно, плевать на одежду.

Пока ванна набирается, Эллисон сдирает с себя майку, шорты, гольфы – господи, она так и шла, в одних гольфах, стерла ноги в кровь.

Полотенце, гель, халат – все на полке. Можно остаться под предлогом того, что Эллисон нужна помощь, но тогда Лидия не сможет смотреть на себя в зеркало от стыда и отвращения. Она поворачивается, чтобы уйти.

– Останешься? – цепляется за ее рукав плохо гнущимися пальцами Эллисон.

В Лидии много такой грязи, какую не смоешь горячей водой, не ототрешь никакой химической дрянью, но в ее руках замерзшая Эллисон, и думать об этом некогда. Она опускается прямо на пол, а Эллисон ложится в ванну.

– Наверное, я совсем запуталась. – Вода шумит, и шепот почти неслышен. Эллисон утыкается Лидии куда-то в щеку, касается холодными губами – не похоже, чтобы случайно, но и не намеренно.

– Ничего, это пройдет, – гладит ее Лидия по голове, – все пройдет.

Лидия никогда не умела ждать, но ей есть ради чего учиться.

Ссылка для обзоров

Twenty One Grams восхищается Эллидией, написанной для неё  ~Gevion~