дорога в адТошнит. И губы обветрились. И волосы спутаны. И ногти изгрызены. И щеки очень уж нездорово бледные. Но как же тошнит, черт возьми. Подкатывает к горлу, сжимает его.
Кажется, по сухим щекам текут мокрые слезы. Если бы мои щеки не были такими сухими, я бы даже не почувствовала того, что плачу. Я обещала себе не плакать.
Ты знаешь, что это такое - медленно умирать под музыку? Впитывать ее в себя через кожу, через поры. Дышать ей. Я вот знаю, а насчет тебя не очень уверена. Хотя я вообще ни в чем не уверена, ну да ты в курсе.
Помнишь свое обещание? Сидеть вдвоем на краю крыши и целоваться, а потом убежать в ночной парк и пускать там в случайных прохожих самолетики из дрянной газетной бумаги? Ну, чего я спрашиваю. Не помнишь, конечно же.
Мои вопросы зачастую бывают слишком смешны. Да и вся я такая вот из себя смешная. Твои же слова, между прочим. Твои слова, брошенные мне в лицо. "Смеш-на-я". Произнося каждый слог по отдельности, будто ножом по стеклу. "Глу-па-я". Только я почему-то улыбалась после них. Нежно так, дура последняя, улыбалась.
Не буду об этом говорить. Слишком давно это было. Вспоминать не хочется как-то.
Давай поговорим о чем-нибудь другом.
У меня в детстве была одна любимая игрушка. Банально, но - плюшевый мишка. Такая вот детская привязанность к неживой вещи. Которую я, как и все, в общем-то, дети, наделила душой. Любила его. Никого никогда так не любила. Ну, кроме тебя, конечно. А потом его выкинули, представляешь? Мама сказала, что мне не нужны такие игрушки. Мама купила компьютер, у меня современная мама.
Слезы, кажется, высыхают, но меня до сих пор тошнит. Боюсь, опять заплачу. Ну вот! Я же сказала! Плачу!
Все когда-нибудь кончается, знаешь ли. Душа кончается, слезы кончаются, мы с тобой тоже кончаемся, вот прямо сейчас, в эту самую минуту, в эту самую секунду. Это, конечно же, не лишено смысла.
Я спрашивала тебя про музыку. Так вот. Просто бывают такие слова, которые выворачивают тебя наизнанку, до самых внутренностей. Не веришь? Ну, не верь. Я же не заставляю.
Розы любишь? Я вот не люблю. Вычурные они какие-то. В них нет жизни. В этих шелковистых лепестках нет ничего, чем захотелось бы дышать.
Все забываю тебе сказать. У тебя глаза странные. Нечеловеческие какие-то. Рав-но-душ-ны-е. Да, ты правильно ухмыляешься, я копирую твои интонации. Ну почему в тебе столько равнодушия? Почему столько безразличия в сигарете, зажатой между твоих тонких пальцев?!
Ой, прости. Срываюсь немного. Ха-ха. Ты надо мной не смейся только, лучше дай закурить.
Тебе когда-нибудь хотелось летать? Просто взять, сорваться с места и полететь. В это небо, задушенное дымом, но все равно до сих пор такое прекрасное, такое вечное. Что? Прости, не расслышала. А. Не хотелось. Я знаю, знаю. Только укоризненных взглядов не надо, хорошо? Хотя бы сегодня не надо.
До сих пор тошнит, ну вот что это такое. У тебя таблеток нет? Жаль. Ладно. Я как-нибудь так обойдусь.
Я люблю дождливые, ветреные дни. Чуть ли не ураганный ветер, вырывающий из рук несчастный слабый зонт, тяжелые капли дождя, бьющие по плечам, по щекам, заставляющие смеяться, так немыслимо глупо смеяться.
Не говорю главного, кстати. Не хочу этого говорить просто. Лучше я так.
Разноцветные радуги, серые лужи, зелень первых листьев, пламя пожара, чувствуешь хоть когда-нибудь? Видишь? Ощущаешь? Пропускаешь через себя?
Ладно. Молчи дальше. Мне, наверное, тоже надо помолчать. Что тебя тревожить зря, да и закурить ты до сих пор не даешь. Наверное, тебе совсем плевать на это.
Только еще одно, хорошо? Самое-самое последнее. У тебя очень красивое имя.
И на надгробии его красиво вырезали.
но, черт возьми, так больно было, пока писал.