Get your shit together. Get it all together and put it in a backpack. All your shit, so it's together.
Пропала на энное кол-во времени @ Пришла постить фички
Вступительное бла-бла-блаЭтот текст — один из самых внезапных в моей жизни
Начала я его давно, потому что идея меня упорола ещё осенью, но написала буквально 500 слов и бросила, потому что показалось, что какая-то какашечка. Идея так и не отпускала, но просто где-то на краю сознания витала, я не думала, что в итоге воплощу её. Но где-то за неделю до выкладки (если не позже) внезапно решила попробовать таки дотыкать, тип недолго же, максимум тысячи полторы слов получится, и вот тут-то я и наебалась. Абсолютно внезапно у меня загорелось всё, что может загореться: в сердце заполыхал адский пламень, сразу же перекинувшийся на шило в жопе. Абсолютно внезапно я в два захода написала больше семи тысяч (часть их была сурово выпилена при бетинге :'D), что для меня вообще нехилое такое количество слов.
К Гевион пришла с довольным "я сделяль", уверенная, что в меня сейчас кинут тапочком, но не кинули. Бетили вроде бы и дедлайно, а вроде бы и нет, но в итоге получилось вроде бы очень даже неплохо. Я, по крайней мере, довольна. И Гевион (которой, как всегда, огромнейшее спасибо ЗА ВСЁ
) текст нравится, да и отзывы были хорошие (парочка их гага), так что вроде не стыдно показать :з
Название: Больнее всего на свете
Автор: Twenty One Grams
Бета: ~Gevion~
Фандом: Teen Wolf
Размер: миди, 6827 слов
Пейринг: dark!Эллисон Арджент/Лидия Мартин
Категория: фемслэш
Жанр: драма, дарк
Рейтинг: R
Предупреждения: графическое описание насилия, обсессия, сумасшествие, отношения маньяк/жертва, лишение физической свободы, стокгольмский синдром, лёгкая дакрифилия, лёгкий же бладплей, намеренный ООС персонажей
Краткое содержание: Лидия, несомненно, самая красивая девочка в школе, а Эллисон – единственная, кому негласными и ею же придуманными правилами позволено смотреть на неё столько, сколько угодно.
Примечание: AU относительно канона; автор вдохновлялся песней из эпиграфа, так что текст можно частично считать сонгфиком
Размещение: с разрешения автора
Для голосования: #. WTF Teen Wolf 2015 - работа "Больнее всего на свете"
читать дальшеЛидия, несомненно, самая красивая девочка в школе. У неё короткие воздушные платья, украшенные изящными цветочными рисунками, красные-красные губы и волосы яркие, словно огнём полыхающие. Такие, что кажется: засмотришься и лишишься глаз – выгорят, высохнут, и потянется чёрный дым. Никому, кто хочет остаться в живых, нельзя слишком долго смотреть на Лидию. Это попросту непозволительно.
Эллисон носит растянутые свитера на пару размеров больше, натягивая рукава до самых кончиков пальцев с обгрызенными ногтями и облупившимся чёрным лаком, и ни капельки не заботится о пятнах кетчупа, остающихся на вороте после обеда в столовой. Волосы у неё всегда забраны в высокий хвост, в руках – книга, а в глазах и душе такая беспросветная темнота, что заблудиться в ней не составит и малейшего труда (Эллисон и блуждает). Она – единственная, кому негласными и ею же придуманными правилами позволено смотреть на Лидию столько, сколько угодно.
Только вот та никогда не смотрит в ответ.
Эллисон наблюдает за ней издалека: стоит в противоположном конце коридора, крепко прижимая к груди книги, и еле сдерживает себя, чтобы не разодрать кого-нибудь от злости прямо здесь и сейчас. Джексон обнимает Лидию за талию, прижимая слишком близко к себе, и Эллисон знает: он умрёт, он сдохнет, потому что не достоин даже дышать с Лидией одним воздухом. Она убьёт его сама. Вывернет наизнанку, вытрясет душу вместе с внутренностями.
В обед она садится за несколько столиков от Лидии и её друзей – делает вид, что слишком увлечена едой, чтобы замечать хоть что-то вокруг, но на самом деле прислушивается к каждому слову. Голос у Лидии удивительно красивый, с лёгкой хрипотцой, а когда она смеётся, внутри становится щекотно от будоражащего волнения, и Эллисон запивает его апельсиновым соком из дешёвого концентрата, продающегося у них в столовой.
Эллисон провожает Лидию до дома – едет за её машиной на велосипеде так, чтобы её не было заметно: по пешеходной полосе и в тени деревьев. Переживать, что Лидия её увидит, не стоит. Та никогда не смотрит по сторонам, когда сидит за рулём – слушает музыку, набирает на телефоне быстрые сообщения, подкрашивает глаза. Эллисон здесь для того, чтобы следить за её безопасностью, и получается у неё весьма успешно.
Эллисон живёт так несколько лет кряду, до того дня, когда Лидия наконец смотрит на неё в ответ. Тогда, в ту самую секунду, её срывает с цепи.
Дружки Джексона из чёртовой команды по лакроссу впервые за всю старшую школу пристают к Эллисон – им, наверное, становится скучно с обычными мальчиками для битья, и они ищут новую мишень. Ничего удивительного, что их выбор падает именно на Эллисон. С её-то потёртыми кедами и отсутствием макияжа.
Она молча выслушивает оскорбления, прижавшись спиной к своему шкафчику. Слушает, но не слышит – представляет, как одному из этих уродов выдавливает глаза, а другому набивает глотку битым стеклом. Улыбается, широко-широко. Они злятся только больше, а Эллисон становится всё веселее. Она начинает смеяться, ей нравится эта маленькая игра, но её смех прерывает до боли знакомый голос.
Лидия толкает обоих парней и чуть ли не рычит на них. Их лица искажаются бессильной злостью – они знают, что не могут тронуть девушку своего капитана, и им не остаётся ничего другого, кроме как убраться куда подальше.
Лидия смотрит на Эллисон с усталостью и лёгким сочувствием. Спрашивает, в порядке ли она, дотрагивается пальцами до плеча, и Эллисон судорожно кивает – в порядке, конечно же, спасибо. У неё сухо в горле и красно перед глазами. В том, как Лидия себя повела, в её взгляде, в её действиях, было что-то невероятно знакомое, похожее на отблески той темноты, с которой приходится жить самой Эллисон.
Вечером, когда Лидия идёт к своей машине после поздней тренировки, Эллисон следует за ней.
Она обнимает её за талию и прижимает к лицу пропитанную хлороформом ткань. Лидия опадает в её руках, даже не сопротивляясь. Эллисон утыкается ей в волосы и жадно вдыхает запах.
Впервые в жизни Эллисон по-настоящему радуется тому, что отец постоянно в разъездах и бывает дома от силы раз в месяц. “Ты взрослая девочка”, – говорит он каждый раз, когда возвращается в Бикон-Хиллз, гладит Эллисон по голове и ведёт её поесть мороженого, ведь всех взрослых девочек отцы водят именно есть мороженое.
На самом деле она совсем не против. Она уже привыкла одна бродить по коридорам пустого дома, питаться полуфабрикатами и китайской едой с доставкой на дом, ложиться спать с включённым светом и задёргивать шторы. Ничего страшного, ничего особенного, она же взрослая девочка.
Именно благодаря тому, что Крис постоянно находится где-нибудь во Франции, она сейчас может без проблем протащить бесчувственное тело Лидии вниз по лестнице в подвал. Эллисон взяла её машину и припарковала в закрытом гараже. На улице не было ни души, в домах не горел свет. Она не дурочка, не стала бы вытаскивать Лидию из машины на глазах у соседей. Телефон вместе с GPS-навигатором она выкинула в реку недалеко от школы, чтобы не отследили по географической локации.
В школе никто ни разу не видел их с Лидией вместе. Они даже рядом никогда не стояли. Эллисон не следовала за её машиной со школьного двора – всегда ждала и выворачивала из какого-нибудь переулка посередине пути, а до дома Мартинов не доезжала, чтобы её нельзя было увидеть из окон. Никто её не заподозрит. Никто даже не знает, что она существует. Всем абсолютно плевать. Эллисон не переживает, что к ней заявится полиция.
В подвале она осторожно укладывает всё ещё спящую Лидию на пол и застегивает на её щиколотке тяжёлый металлический браслет, от которого к стене идёт цепь. Эллисон кажется, что отец не хотел бы, чтобы она знала о тайном подвале, полном цепей и инструментов для пыток, но она не удержалась, взломала замок на закрытой тяжёлой двери, и содержимое найденной за ней комнаты заставило её заулыбаться и восторженно подпрыгнуть. Эллисон так и не поняла, на кой чёрт отцу сдались серебряные пули и высушенные фиолетовые цветы с приятным запахом, но не стала об этом задумываться. Ножи и пистолеты оказались куда интереснее даже её излюбленного арбалета, который она хранила у себя в комнате. А лишь завидев цепи и идущие от потолка кожаные подвески, Эллисон сразу поняла: когда-нибудь, в один чудесный, волшебный день она приведёт сюда самую красивую девушку на свете и больше никогда не отпустит.
И этот день наконец-то настал.
Эллисон поглаживает рыжие волосы Лидии, убирая с её лица выбившуюся из причёски прядь. Кожа у Лидии такая мягкая, как Эллисон себе и представляла. Она прикрывает глаза и делает глубокий вдох – ей становится жарко, а сердце заходится в груди. Нужно успокоиться. Она не не должна выглядеть так, словно нервничает, когда Лидия придёт в себя.
Эллисон достаёт из кармана телефон и смотрит на время. С тех пор, как она усыпила Лидию, прошло всего полчаса, но хлороформ действует недолго, та скоро очнётся. Эллисон хочет сходить в душ, помыть голову. Возможно, даже накраситься забытой Кейт косметикой. Но нельзя оставить Лидию одну. Если та вернётся в сознание, а вокруг никого не будет, она может испугаться. С Эллисон же ей бояться нечего, с ней она в безопасности.
Эллисон улыбается сама себе и садится на пол, скрестив ноги и положив руки на колени. Она очень волнуется. Наконец-то они с Лидией по-настоящему познакомятся. Лучше этого в её жизни не было ничего.
Лидия приходит в себя и правда скоро. Тихонько стонет и приоткрывает замутнённые глаза. У неё покрасневшие и чуть приоткрытые губы. Она такая красивая, что дышать тяжело.
Лидия наконец-то смотрит на неё – боже, Лидия на неё смотрит – и хрипло спрашивает:
– Что произошло?
– Ничего плохого, – улыбается Эллисон в ответ, пододвигаясь чуть ближе. – Ничего не бойся, я не сделаю тебе больно.
– О чём ты? – Лидия хмурится, очевидно, всё ещё не понимая, где она находится и что происходит. Ничего страшного, ей можно – она, в конце концов, только отходит от тяжёлого вещества. Эллисон немного стыдно, но она не смогла найти ничего менее вредного, у неё попросту не осталось выбора и было слишком мало времени на подготовку.
– Ты у меня дома, – сообщает она, не прекращая улыбаться. – Прости, тебе может быть немного некомфортно. Я принесу одеял и подушек. Хочешь пить?
Лидия оглядывается по сторонам, и ее глаза медленно расширяются. Она резко отползает к стене. Эллисон хмурится. Неужели ей настолько неудобно? Надо было сразу устроить постель, но Эллисон не ожидала, что всё произойдёт именно сегодня. Она сорвалась, не выдержала, не успела всё до конца подготовить, и теперь Лидия испытывает дискомфорт, теперь ей жёстко и холодно. Чёрт-чёрт-чёрт.
– Боже, прости, – сбивчиво извиняется Эллисон, резко вскакивая и начиная ходить по комнате кругами. – Прости, прости, я не успела всё тут устроить. Я такая дурочка. Я сейчас всё исправлю, ладно? Ты голодная? Что ты любишь? У меня почти пустой холодильник, но я могу что-нибудь заказать, если хочешь. Отец пересылает мне много денег, я…
– Ты посадила меня на цепь у себя в подвале, – прерывает её Лидия дрожащим голосом, – и спрашиваешь, хочу ли я есть?!
– Конечно, – Эллисон непонимающе хмурится и нервно натягивает рукава свитера на ладони. – Я не хочу, чтобы тебе было неудобно.
– Отпусти меня немедленно, – Лидия чуть ли не кричит, и Эллисон слегка морщится: она не любит высокие звуки, от них болят уши. Но это же Лидия, Лидии можно, Эллисон ничего ей не скажет. Правда, если та начнёт кричать по-настоящему, то придётся заткнуть ей рот кляпом, иначе у Эллисон разболится голова. Она ненавидит, когда болит голова. Но пока не произошло ничего страшного, пока всё терпимо. Только безумно обидно. Почему Лидия хочет, чтобы она её отпустила, зачем ей уходить? Ей ни с кем не будет так хорошо, как с Эллисон. Всё-таки не зря она использовала цепь, а ведь не сразу на это решилась.
– Зачем тебе уходить? – наконец озвучивает она свои мысли, чуть склоняя голову набок. – Я всё для тебя сделаю. Всё, что захочешь. Правда-правда.
– Да кто ты вообще такая?! – Лидия что, всхлипывает? Боже, да. У неё мокрые глаза и блестящие от влаги ресницы, и Эллисон замирает на месте. Для неё это слишком, она просто не может удержаться – хрипло выдохнув, буквально бросается к Лидии и дотрагивается до её лица, стирая влагу самыми подушечками дрожащих пальцев, а затем подносит их к своим губам, чуть ли не постанывая от солёного вкуса. Лидия пытается от неё отшатнуться, но некуда, она и так уже вжимается спиной в стену.
Это немного неприятно, но Эллисон старается не обращать внимания. Просто Лидия пока не понимает, что она там, где и должна быть, но поймёт обязательно. Эллисон в этом убедится.
– Меня зовут Эллисон, – представляется она, снова чуть улыбаясь. – Ты меня сегодня защитила от уродов из нашей команды по лакроссу. Я бы и сама справилась, но всё равно спасибо. Ты очень добрая, знаешь об этом? Самая лучшая.
Лидия ничего не отвечает, только всхлипывает снова, и её начинает мелко потряхивать. Эллисон успокаивающие гладит её по волосам, но Лидия зажмуривается и старается отвернуться. Она и правда не понимает, совсем-совсем. Придётся постараться, чтобы это изменилось.
– Не бойся. – Эллисон наклоняется ближе и утыкается лицом ей в шею, мягко дотрагиваясь всё ещё влажными от чужих слёз губами до кожи. – Пожалуйста. Я схожу тебе за одеялами и закажу пиццу. Не скучай, ладно?
Напоследок она оглаживает скулу Лидии, а потом уходит, но до слуха её доносятся всхлипы. Сдержаться и не вернуться очень тяжело – безумно хочется собрать слёзы на этот раз уже губами, прямо с лица, пальцами зарываясь в волосы на затылке, но сейчас нужно всё же разобраться с постелью и едой. Остальное успеется.
Эллисон улыбается сама себе. Она гордится своей силой воли.
Она, как и обещала, приносит Лидии несколько одеял и подушек, а ещё матрас, чтобы той не пришлось спать на голом полу. Позже Эллисон предложит сменную одежду, но не сейчас. Ей слишком нравится лёгкое платье Лидии: тёмное, фиолетово-розовое, в зигзагообразную полоску. Оно ей невероятно идёт.
От пиццы Лидия отказывается. Когда Эллисон всё же протягивает кусок, настаивая, чтобы она поела, та берёт его, а потом кидает на пол, зло сжимая губы. Эллисон моргает пару раз, глядя на испачкавшую пол начинку. Смотрится это некрасиво и грязно, и Эллисон недовольно морщится. Она не особо заботится о собственной внешности, но грязь вокруг её раздражает просто невероятно. Эллисон всегда поддерживает дом – те его комнаты, которыми пользуется – в чистоте, и бросить еду на пол ей кажется просто непозволительной дикостью.
Ей хочется ударить Лидию по лицу. Ударить, а потом гладить по раскрасневшейся щеке и покрывать её поцелуями, чтобы Лидия обнимала её за шею и извинялась, что так глупо и неправильно себя повела.
Но Эллисон снова сдерживается. Она обещала, что не сделает больно. Правда, ей и в голову не приходило, что Лидия может сделать больно сама, а это уже совсем другая история. Но ничего страшного, тоже можно перетерпеть. Наверное, на Лидию всё ещё влияет хлороформ, у подобной дряни могут быть какие-то побочные эффекты, так что Эллисон сама виновата.
– Я уберу, – говорит она, вставая, – но не делай так больше. Мне не нравится беспорядок.
– А мне не нравится, что ты заперла меня в подвале с цепью на ноге. Все мы чего-то хотим от этой жизни, – ядовито цедит Лидия в ответ. – Где мой телефон?
– Какая разница? – раздражается Эллисон, беря в руки тряпку для пыли, лежавшую на одном из шкафов. – Зачем тебе телефон?
– Чтобы сообщить полиции, что меня похитила какая-то сумасшедшая идиотка.
Эллисон вздрагивает и поднимает на Лидию взгляд. Это уже не просто обидно – это по-настоящему больно.
– Не говори так, – просит она.
– А как мне говорить? – хмыкает Лидия, скрещивая руки на груди и надменно поднимая подбородок. – Может, называть тебя госпожой? Лизать ноги? Или ещё что? Ты же этого от меня хочешь, да?
– Нет! – вскрикивает Эллисон. Нет-нет-нет, Лидия всё совсем не так понимает, боже, нет, конечно у неё не такие отвратительные намерения, это же так низко, так грязно. – Как ты могла такое подумать? Я что, похожа на насильницу?
Забыв про дурацкую пиццу, она берёт лицо Лидии в ладони и заставляет её посмотреть на себя, глаза в глаза, чтобы та увидела, чтобы поняла.
– Я не сделаю ничего против твоей воли, – шепчет она, поглаживая её скулы большими пальцами, – слышишь?
Лидия хмыкает и плюёт ей в лицо.
На следующий день Эллисон не идёт в школу – всё равно никто её не хватится, – чтобы побольше побыть с Лидией. Её не стоит надолго оставлять одну. В подвале бывает жутковато даже при включённом свете. Ещё бы, со всеми этими цепями и ножами отца.
Оставленную на ночь пиццу Лидия не трогает. Та так и стоит на полу в пропитавшейся жиром картонной коробке. Бутылка воды тоже почти полная: из неё отпита лишь пара глотков. Лидия лежит на матрасе лицом к стене, закутавшись в одеяла так, что видно только выбивающиеся наружу рыжие кудри.
– Хэй, – Эллисон садится рядом с ней на колени и протягивает руку, чтобы легко дотронуться до мягких волос. – Почему ты не поела?
Лидия не просто не отвечает – она вообще никак не реагирует на прикосновение. Не отшатывается и не подаётся навстречу. Кажется, будто она и не дышит совсем, и потому Эллисон в беспокойстве наклоняется ближе. Дыхание, слава богу, есть, и она расслабляется. В том, что Лидия так и не поела, нет ничего хорошего, но её можно уговорить. Может, ей просто не нравится пицца? Она не вегетарианка, это точно, Эллисон видела, как она ест мясное рагу – к слову, довольно отвратительное на вкус – в школьной столовой.
– Может, хочешь пасты? Фруктов? Салат? – спрашивает она, поглаживая волосы Лидии, пропуская их между пальцев. – Ты же знаешь, для тебя всё что угодно.
Лидия продолжает молчать, не двигаясь и не подавая признаков жизни. Эллисон мягко трясёт её за плечо, но результат тот же. Она может силой заставить Лидию повернуться, но не хочет этого делать. Она решает дать ей время. Возможно, та просто хочет ещё поспать.
– Ладно, не буду тебя пока трогать, – обещает Эллисон, в последний раз с благоговением проводя по рыжей макушке. – Но я потом ещё приду, хорошо?
Лидия, конечно, снова молчит, и Эллисон не остаётся ничего другого, кроме как уйти.
Возвращается она ближе к вечеру, когда становится совсем невыносимо находиться на верхних этажах дома, зная, что в подвале у неё – Лидия. Лидия, которая, наверное, совсем уже заскучала. Если она так и не притронулась к пицце, то ей будет необходима другая еда, поэтому Эллисон нарезает из свежих овощей, за которыми сходила в ближайший магазин, большую миску салата, заливает его оливковым маслом и подхватывает из ящика две вилки.
На этот раз Лидия сидит, прислонившись спиной к стене, подтянув колени к подбородку и обняв их руками. Её лицо покраснело, макияж размазался, а на щеках подсыхают дорожки слёз. Сердце у Эллисон пропускает удар. Лидия плакала, а она не видела этого, не была рядом, чтобы успокоить. А теперь в этом нет никакого смысла: слёзы высохли, остались только их следы.
Лидия невероятно красива даже сейчас. Особенно сейчас.
– Почему меня никто не ищет? – неожиданно спрашивает она, не поднимая головы.
– Ищут, – честно отвечает Эллисон, садясь перед ней на колени. Как Лидию могут не искать? Она много кому нужна. У неё есть любящие родители, друзья, этот ублюдок Джексон, при одной мысли о котором Эллисон чувствует прилив злости. Просто никто из этих людей не ценит её так, как Эллисон, никому она не нужна так сильно, и никто её не заслуживает. Поэтому то, что её ищут, не имеет значения.
– Тогда какого чёрта я до сих пор здесь? – глухо спрашивает Лидия, утирая глаза тыльной стороной ладони, ещё сильнее растирая тушь, которая остаётся на коже чёрными мазками.
– Так надо, вот увидишь, – отвечает Эллисон.
Лидия поднимает на неё нечитаемый взгляд:
– Я хочу в туалет.
Эллисон теряется. Она совершенно забыла об этом. Она не может принести какое-нибудь там ведро или банку, для такой, как Лидия, это будет слишком мерзко и унизительно, а Эллисон не хочет её унижать. Придётся отвести её в ванную. Эллисон не уверена в том, что снимать цепь – хорошая идея, но выбора не остаётся.
– Хорошо, – кивает она, – только мне придётся завязать тебе руки.
– Валяй, – фыркает Лидия. – Мне просто надо сходить в туалет.
Сначала Эллисон выполняет обещанное – верёвка из шкафа отца пахнет так же, как и те фиолетовые цветы, она то ли натёрта, то ли пропитана их соком, – а потом уже расстёгивает металлический браслет цепи и помогает подняться на ноги.
Встаёт Лидия немного неуверенно и сначала чуть ли не падает, но Эллисон вовремя подхватывает её за талию и так и не отпускает, помогая идти: от нехватки еды и долгого нахождения в одном положении можно сильно ослабеть, она знает. Лидия на удивление не сопротивляется и позволяет себя вести, даже цепляется пальцами за её плечо, только вот в лицо упорно не смотрит – отворачивается.
Когда они выходят из подвала и пересекают холл к лестнице на второй этаж, где находится ванная, Эллисон тихо спрашивает:
– Ты же не попытаешься убежать?
Лидия молчит несколько секунд, словно думая над ответом, но потом хмыкает:
– Нет. Куда уж мне.
Эллисон не думает, что Лидия станет ей врать, и потому расслабляется, широко улыбаясь и быстро целуя её в макушку.
До ванной они доходят довольно быстро, и Лидия выскальзывает из её объятий. Протягивает связанные руки и вопросительно приподнимает бровь. Эллисон не хочет её отпускать и боится снимать верёвку, но не то чтобы она могла пойти вместе с Лидией в туалет. Поэтому она развязывает узел и открывает перед ней дверь, а сама садится на пол рядом, прислоняясь спиной к стене.
Лидия находится внутри долго. Эллисон слышит звук льющейся воды и стук дверей висящего над раковиной зеркального шкафчика и улыбается. Лидия, видимо, решила привести себя в порядок. Эллисон средство для снятия макияжа без надобности – она не красится, – но знает, что то осталась с последнего визита Кейт.
Лидия – в её ванной, пользуется её вещами. От этого внутри становится невероятно тепло, так, как не было, наверное, никогда в жизни. Эллисон расслабляется и прикрывает глаза. Она не сразу замечает, что вода прекратила литься, как не сразу улавливает и звук открываемой двери.
Эллисон слышит уже только удаляющиеся торопливые шаги. Лидия спускается по лестнице – не бежит, но идёт быстро настолько, насколько возможно без лишнего шума. Эллисон резко вскакивает и бросается за ней.
Лидия обещала. Обещала, что не будет пытаться убежать, но наврала. Теплота счастья сменяется жаром гнева, острым и охватывающим всё изнутри, идущим от низа живота по рёбрам к горлу. Лидия оборачивается, испуганно вскрикивает и срывается на бег, но Эллисон оказывается быстрее. Она, чуть ли не рыча от полыхающей в груди злобы, нагоняет Лидию на лестничном пролёте и хватает за локоть, грубо сжимая, и тянет на себя.
– Ты обещала! – кричит она, и голос у неё полон обиды. – Ты обещала, Лидия!
– Да пошла ты, чокнутая! – шипит та в ответ и взмахивает второй рукой. Между пальцами у неё что-то отблёскивает, и Эллисон вскрикивает и разжимает хватку, когда в её предплечье вонзается металл.
Лидия засаживает в неё ножницы для маникюра. Они протыкают кожу даже сквозь плотный свитер, прорывая его насквозь, и застревают глубоко в мясе. Серая ткань быстро пропитывается тёмно-красным, а в воздухе повисает густой запах. Эллисон шипит, хватает ножницы неповреждённой рукой и с трудом вытаскивает из себя, пачкая пальцы кровью. Это больно, просто чертовски больно, но куда больнее от того, что Лидия продолжает убегать – она уже спустилась по лестнице и пересекла холл, и сейчас пытается открыть входную дверь. Та заперта изнутри на ключ и не поддаётся, но Лидия все равно хватается за ручки и пинает дерево.
– Давай же, давай, ну! – чуть ли не орёт она, а потом бьётся о дверь всем телом, но не помогает и это. Лидия кидается в сторону, в другие комнаты, видимо, в попытке найти чёрный ход или вылезти через окно.
Эллисон всё ещё больно, но адреналин и собственная злость перекрывают это чувство, ставя его на задний план. У неё плывёт перед глазами. Отбросив окровавленные ножницы, она кидается вслед за Лидией и ловит её, когда та уже умудряется открыть окно и заносит одну ногу, чтобы вылезти.
Эллисон хватает её за волосы и оттаскивает назад, свободной рукой закрывая окно. Лидия шипит, вырывается, дёргается что есть сил, даже пытается укусить и, конечно же, кричит:
– Пусти меня, пусти-пусти-пусти, сука!
Эллисон прикладывает её головой о стену, и Лидия опадает, теряя сознание. Эллисон утыкается лицом ей в волосы и жмурится, сглатывая слёзы.
– Я не хотела делать тебе больно, – шепчет она. – Я не собиралась. Ты меня вынудила. Ты меня заставила. Всё могло бы так хорошо сложиться.
Она тащит Лидию назад в подвал. Злость уходит, сменяясь грустью, а боль в руке возвращается. Эллисон поворачивает голову и понимает, что до сих пор кровоточит: почти весь рукав свитера окрасился бордовым, а на полу виднеется несколько смазанных пятен.
Вопреки нежеланию тащиться на бесполезные занятия, в школу приходится всё же пойти.
Эллисон нужно время вдали от Лидии – на неё слишком больно смотреть, слишком тяжело даже просто находиться с ней рядом. Когда та была без сознания, Эллисон оставила ей ещё еду, воду и таблетки от головной боли, но на большее пока не способна. Она знает, что сможет простить обман, но не сразу. Предательство и ложь – это больно. Больнее всего на свете.
В школе шумно, но шум этот почему-то кажется несколько иным, более взволнованным, взбудораженным. Эллисон как всегда прижимает к груди учебники и исподлобья смотрит по сторонам.
Проходя мимо групп учеников, она слышит обрывки разговоров, пустых и бесполезных: какая классная была вечеринка, как достали многого требующие преподаватели, какая вот у той девчонки классная задница. «Человеческий мусор», – фыркает про себя Эллисон, поджимая губы. Она ненавидит их всех, чёрно и глубоко, и уже жалеет, что решила всё же прийти. Возможно, стоило остаться дома. У неё всё ещё болит плечо, а через бинты может просочиться кровь. Не исключено, что кто-то заметит и начнёт задавать вопросы. Правда, вряд ли людям до неё будет дело, но всё же.
Неожиданно прямо перед Эллисон выскакивает чуть ли не налысо бритый мальчишка с непропорционально большим ртом и усыпанными веснушками щеками. Она видела его раньше. Он обычно таскается с темноволосым парнем со скошенной челюстью и постоянно смотрит на Лидию, за что ему хочется выцарапать глаза.
– Видела её? – спрашивает он, так быстро размахивая перед лицом Эллисон листком бумаги, что та даже не сразу понимает, что на нём распечатана фотография Лидии. – Клубничная блондинка, вооот такого роста? – Он показывает этот рост ладонью рядом со своим плечом.
– Стайлз! – Назойливого мальчишку хватает за плечо тот, второй, с кривой челюстью. – Не наскакивай ты так на людей.
– Нет, – не даёт Эллисон «Стайлзу» ответить. Ну что за тупое имя?
Тот раздражённо цокает языком, закатывает глаза, разворачивается и как ни в чем не бывало уходит тыкать своим листком в лицо следующей жертве.
– Прости, он всегда такой, – наскоро извиняется его друг и плетётся следом, по пути пытаясь что-то выудить из расстёгнутого рюкзака.
Дойдя до своего ящичка, Эллисон открывает его и прячет улыбку за металлической дверцей. Лидию ищут, но никто и понятия не имеет, где она на самом деле. Злость снова начинает отступать, заменяясь прежней теплотой и радостью.
У них всё получится. После того, как она покажет Лидии, как та была не права.
– Ты говорила, что не сделаешь мне больно, – шепчет Лидия испуганно, зажмуриваясь и стараясь отстраниться подальше, отползти к стене. Опять. Её нежелание находиться рядом заставляет Эллисон грустить и даже, честно говоря, немного раздражает, но ничего. Скоро это изменится. Скоро Лидия поймёт.
– Ты говорила, что не будешь пытаться сбежать, – жёстко отвечает Эллисон, поглаживая большим пальцем острие ножа. Не то чтобы она хотела навредить Лидии, но раны – от ножниц в плече и ото лжи в сердце – продолжают ныть и жечься, напоминая о себе, и она просто не может их игнорировать.
Лидия красива вся, но больше всего Эллисон нравятся глаза. Она протягивает руку вперёд и в очередной раз дотрагивается до волос: они ей нравятся тоже.
Эллисон вырежет ей глаз. Наверное, правый. А может и левый. Надо спросить, с каким Лидия готова расстаться. Под рукой нет ничего для обезболивания, но можно снова использовать хлороформ. А можно резать по живому, чувствительному мясу. Только вот Лидия, наверное, будет кричать: вряд ли сможет сдержаться, даже если её попросить. Она громкая, даже буйная – совсем под стать цвету своих волос. Эта мысль вызывает улыбку.
– Прости, – шепчет Лидия. Её заметно трясёт. Она, кажется, вот-вот начнёт плакать. Нет-нет, не сейчас, Эллисон не может позволить себе потерять концентрацию из-за этих глупых слёз.
– Не надо плакать, – ласково просит она, перехватывая нож в другую руку. – Пожалуйста. Всё будет хорошо.
Лидия издаёт какой-то странный, воющий и почти животный горловой звук, закрывает лицо руками и вцепляется пальцами в собственные волосы. Эллисон замечает, что под её обломанными, с облупившимся лаком ногтями – грязь и подсохшая кровь. Наверное, Лидия царапала пол или пыталась снять цепь.
– Ты никогда мне не улыбаешься, – грустно говорит она, поглядывая на нож в собственных пальцах. Ей приходит в голову новая идея. – Знаешь, что такое улыбка Глазго?
Лидия резко вскидывается, приоткрывает рот, и в глазах у неё читается чистый, неподдельный ужас.
– Не надо, – просит она дрожащим и скачущим голосом, – пожалуйста, не надо.
Эллисон встаёт, чтобы достать ту же самую верёвку, что и вчера. Осторожно взяв Лидию за запястья, связывает их вместе. Удивительно, но та даже не сопротивляется, только смотрит широко-широко раскрытыми глазами, ловит ртом воздух и мотает головой из стороны в сторону.
– Я хочу, чтобы ты улыбалась, – шепчет ей Эллисон, снова подхватывает с пола нож и, подвинувшись чуть ближе, легко прижимает обух к лицу Лидии, давая почувствовать холод стали. Лидия крепко зажмуривается.
– Я буду тебе улыбаться, – говорит она. – Сделаю всё, что захочешь. Только прекрати, пожалуйста, прекрати.
Эллисон чуть закусывает губу и проворачивает нож так, что на щёку ложится лезвие, и надавливает: не сильно, но так, что кожа раскрывается, и по краям свежей раны проступает кровь, ярко-красная, почти алая. Забавно – у самой Эллисон кровь куда темнее и гуще. У Лидии же она светлая, яркая и более жидкая: сразу же начинает стекать вниз по щеке и на шею. На бледной коже это смотрится контрастно, красиво. Настолько, что сбивается дыхание.
Лидия дёргается и всхлипывает – всё-таки начинает плакать, чёрт-чёрт-чёрт, нет, Эллисон, соберись, не смотри, – а ведь это не очень больно. Уж точно не так, как было вчера ей самой от ножниц, от лжи, от предательства.
Эллисон переходит на вторую щёку и повторяет то же самое, так же легко, с такой же нежностью. Надрезает кожу от губы и почти до самого уха – аккуратно, медленно, чтобы нож не соскочил, а линия не получилась неровной и некрасивой. Она не может изуродовать Лидию.
– Хватит, пожалуйста, – просит та тихо, надрывно. Кровь со щеки попадает ей на губы, окрашивая их алым, заливается в рот, и Лидия кривится, кашляет. Её кровь по вкусу наверняка похожа на слёзы, и Эллисон не выдерживает.
Она откладывает нож и приподнимает голову Лидии за подбородок. Осторожно дотрагивается до волос, убирая их назад и открывая лицо. Это далеко до настоящей улыбки Глазго, всего лишь её грубый черновик, но Лидии всё равно идёт красное на белом, Лидия всё равно улыбается ей, пусть у неё и подрагивают губы.
Эллисон наклоняется к ней близко-близко и накрывает её рот своим. Стойкий металлический вкус тут же ударяет в голову, и она собирает его с губ Лидии языком. Та не сопротивляется – опадает в её руках и не вырывается, но и не отвечает на поцелуй.
Эллисон хочет, чтобы она ответила. Чтобы цеплялась пальцами за её плечи, чтобы подавалась навстречу и выгибалась, чтобы стонала, вскидывая бёдра. Чтобы нуждалась в ней так же, как она сама нуждается в Лидии. Но этого нет – пока что нет, – и ей приходится брать то, что есть: мягкие губы, горячее сбивчивое дыхание и солоноватая кровь.
Последнего хочется больше, и Эллисон отрывается от губ Лидии, чтобы повести своими по её щеке вверх, прямо по разрезу, собирая с него кровь. Её ведёт от ощущений, в голове становится глухо, пусто, все мысли словно перекрывает белый шум, и Эллисон убирает одну руку с лица Лидии, чтобы положить ей на бедро.
И тогда та всё же дёргается, плотно сжимает ноги, словно пытаясь защититься, и хватает её за запястье, больно и сильно впиваясь в кожу ногтями.
– Даже не пытайся, – шипит Лидия, и Эллисон приходит в себя.
– Прости, – говорит она испугано, понимая, что её занесло, что она не имеет права так поступать, что она обещала Лидии не делать этого.
Эллисон убирает нож в ящик стола и идёт за антисептиком, чтобы обработать порезы. Глаз она решает Лидии сохранить.
Новость о том, что Лидия пропала, расходится довольно быстро. Ничего удивительного: Бикон-Хиллз совсем небольшой городок, семья Мартинов – одна из самых влиятельных в нём, а Лидия – королева школы. Уже не только тот мальчишка с дурацким именем и не менее дурацким лицом бьёт тревогу, но и все остальные.
В школе развешаны плакаты с яркими крупными надписями «разыскивается!»; по телевизору местный шериф говорит о том, что полиция делает всё возможное, чтобы определить местонахождение пропавшей девочки, и не считает её умершей; на фейсбуке создаются группы с кричащими названиями «Помогите спасти Лидию Мартин! Жизнь невинной девочки в опасности!»
Эллисон улыбается сама себе; в школе срывает один из плакатов, складывает его вчетверо и убирает в сумку; дома включает телевизор погромче, когда передают местные новости; на фейсбуке вступает в каждую из многочисленных групп и репостит призывные записи к себе на страницу.
Спускаясь в подвал, она показывает Лидии телефон с открытым твиттером и открывает хэштег #FindLydiaMartin, который из жителей Бикон-Хиллз сейчас не использует разве что ленивый или тот, у кого попросту нет социальных сетей. На Лидию устроили самую настоящую охоту, но её никогда-никогда не найдут, она в безопасности здесь, с Эллисон, и всё будет хорошо, всё будет прекрасно.
Лидия пару минут смотрит, как Эллисон пролистывает твиты один за другим, а затем отворачивается и цедит сквозь сжатые зубы:
– Какие же идиоты.
С этим Эллисон абсолютно согласна: правда идиоты. Искать нет никакого смысла. Она смеётся, и Лидия слабо улыбается ей в ответ.
С того момента, как Эллисон пришла в подвал с ножом, прошло уже несколько дней, и порезы на щеках Лидии затянулись, покрывшись сухой тёмной коркой. Эллисон каждый день их обрабатывает – не хочет, чтобы попала зараза.
Лидия начинает есть, а Эллисон – снова выпускать её в туалет, предварительно убедившись, что там нет ничего, что можно использовать в качестве оружия. Она даже разрешает Лидии принять душ.
К ней домой не приходит никто, кроме привозящих еду курьеров, поэтому Эллисон подпрыгивает от удивления, когда слышит звонок в дверь.
– Подожди, я скоро вернусь, – бросает она Лидии, с которой находилась последние несколько часов, и поднимается наверх, не забыв закрыть за собой дверь подвала. От дверного звонка туда проведены провода, и потому можно услышать, когда кто-то его использует, но сам подвал звуконепроницаем. Даже если Лидия начнёт кричать или биться о стену, никто этого не услышит. Эллисон, правда, думает, что та не станет – в последнее время Лидия ведёт себя тихо, слушает её, иногда даже заговаривает сама, а вчера разрешила себя снова поцеловать.
За дверью оказывается тот самый шериф, которого Эллисон видела по телевизору. Он мягко улыбается и здоровается:
– Прошу прощения за беспокойство, мисс… – бросает взгляд на раскрытую папку в руках, – Арджент, так?
Эллисон молча кивает.
– Вы могли бы уделить мне пару минут своего времени? – спрашивает шериф, закрывая папку и делая небольшой шаг вперёд, в ответ на который Эллисон наоборот отступает назад. – Я постараюсь вас не задерживать.
– Конечно, – кивает она, чувствуя, как ладони начинают потеть, а биение сердца учащается. Она прекрасно знает, по какому вопросу шериф заявился к ней домой, и остаётся только надеяться, что ей удастся себя не выдать.
– Я думаю, вы знаете, что недавно пропала ученица вашей школы, мисс Лидия Мартин, – он не спрашивает, а утверждает. Ничего удивительного, ведь в кусре ведь город. – Мы проверяем все возможные зацепки, даже самые невероятные связи. У вас с мисс Мартин было несколько совместных классов. Когда вы видели её в последний раз?
Эллисон делает вид, что задумывается. Она не может ответить на этот вопрос сразу, слишком быстрая реакция вызовет подозрения. К тому же, молчание даст ей возможность продумать, что именно сказать.
– Я не уверена, – наконец начинает она, – мы с Лидией никогда не были друзьями. Я просто изредка видела её в школе. У нас вместе была биология, – она закусывает нижнюю губу и поднимает пальцы одной руки к подбородку, неторопливо потирая его в задумчивом жесте, дающем иллюзию того, что она правда пытается вытащить что-то из памяти, – и, кажется, алгебра тоже. Видела… Возможно, пару недель назад?
– Отлично, – шериф кивает, словно поощряя её продолжать. – Где именно вы видели мисс Мартин?
Эллисон снова ненадолго задумывается.
– Наверное, в столовой, – говорит она, специально выбирая такое место в школе, где легко потеряться, где мог быть кто угодно. – Да, я думаю, что в столовой.
– Вы можете припомнить точную дату? – спрашивает шериф с разочарованным вздохом. По нему видно, что он явно не узнал новой и полезной ему информации. У Эллисон словно падает камень с души. Он не задаёт более точных и наводящих вопросов, значит, и не подозревает даже, что находится сейчас настолько близко к своей цели, насколько это возможно. Сдержать улыбку сложно, но Эллисон всё же справляется.
– К сожалению, нет, шериф, – качает она головой. – Простите, что не смогла быть вам более полезной.
– Если вспомните ещё что-то, позвоните в участок, хорошо? – говорит он, достаёт из кармана визитную карточку и протягивает ей. – Джон Стилински. Будет полезна любая информация.
Эллисон кивает, берёт карточку в руки, вертит её, рассматривает и никуда не убирает, так и держит между пальцев.
– Обязательно, – уверяет она серьёзно.
Шериф – кажется, он отец того мальчишки с фотографиями Лидии – вежливо прощается и уходит к припаркованной у обочины полицейской машине, где на пассажирском сидении сидит ещё один мужчина в форме. Очевидно, его заместитель. Эллисон пытается приглядеться к его лицу, чтобы запомнить, но с такого расстояния и через грязноватое стекло почти ничего не видно, поэтому она бросает эту затею и возвращается в дом, плотно закрывая за собой дверь.
Только заслышав звук отъезжающего автомобиля, она позволяет себе рассмеяться и разорвать визитку. Номер Джона Стилински, бедного-бедного городского шерифа, который никогда не найдёт девочку с рыжими волосами и алой кровью, ей не понадобится точно.
Лидия перестаёт сопротивляться или отстраняться, когда Эллисон до неё дотрагивается. Позволяет оглаживать свои плечи, руки, бока, даёт запутываться пальцами в волосах, даже расчёсывать их. Чуть откидывает голову, открывая доступ к шее. Ещё она, к невероятной радости Эллисон, начинает нормально есть.
Эллисон кажется, что глаза у Лидии с каждым днем становятся всё темнее. Сначала они были зелёными, даже травянистыми, а сейчас будто теряют тона, выцветают, заменяются глубокой чернотой. Это пугало бы, не будь у Эллисон внутри такой же тьмы.
Она всегда знала, что Лидия не так проста, как кажется со стороны, смотрела ей внутрь, в душу. Хоть раньше они даже не разговаривали, Эллисон чувствовала, подозревала, а сейчас видит, что все догадки оказываются реальностью. Ей так радостно, что она не знает, как это выразить, поэтому собирает ладонями те пахучие фиолетовые цветы, которые её отец зачем-то хранит в подвале, и выкладывает из лепестков на полу перед Лидией сердце. Не то ужасно пошлое, какое девочки рисуют в тетрадках над именами понравившихся их мальчиков, нет. Настоящее, человеческое. С пересечениями тонких кровеносных сосудов и выходящими из него аортами.
Лидия смотрит на сердце несколько долгих мгновений, а потом улыбается и кивает. Ей нравится, ей правда нравится, и в этом мире нет ничего дороже её одобрения.
Порезы на лице Лидии зарастают быстро. Быстрее, чем хотелось бы: выцветают из красного до светло-розового, а затем и вовсе до белого, и Эллисон решает открыть их заново.
Она снова приносит тот самый нож, с которого так и не стёрла кровь в прошлый раз, и вопросительно показывает его Лидии. Та смотрит сперва на нож, потом на Эллисон. Дотрагивается до почти затянувшейся раны, проводит вдоль, от уха и до края губ, чуть прикусывает подушечку пальца. А затем расслабляется, вытягивает ноги, откидывается к стене и говорит с лёгкой усмешкой в голосе:
– Давай.
Эллисон почти дрожит от восторга и радости, которую испытывает от того, что Лидия сама разрешает заново исполосовать ей лицо. Она хотела бы сказать, что и мечтать о таком не смела, но это неправда, потому что именно о таком Эллисон и мечтала.
Она повторяет свои действия, точь-в-точь – сначала правая щека, потом левая, от уголков губ и до уха, едва надавливая лезвием, чтобы только рассечь кожу.
Возможно, ей это кажется, но в этот раз кровь Лидии уже не такая яркая и светлая, как в прошлый. Она темнее, гуще, а по щекам стекает медленнее.
Когда Эллисон заканчивает и наклоняется к Лидии, чтобы поцеловать, та выставляет вперёд руку с раскрытой ладонью и упирается ей в грудь, останавливая. Эллисон хмурится, но почти сразу расслабляется снова, понимая. Пальцы свободной руки Лидия подносит к лицу, проводит ими по одному из разрезов, пачкаясь кровью, и подносит к губам Эллисон.
Та выдыхает хрипло, несдержанно. Перехватив запястье Лидии, прижимает перемазанные красным пальцы к губам, легко дотрагивается, ведёт нижней вдоль указательного, обводит подушечку языком. Слышит тяжёлое дыхание Лидии, а сама чуть ли не стонет от разливающегося во рту вкуса. Лидия чуть надавливает ей на язык, прижимая его, и Эллисон полностью обхватывает два её пальца губами.
Ей жарко, ей горячо, у неё тянет внизу живота.
– Вот теперь поцелуй, – требует Лидия, и Эллисон, конечно, не может ей отказать. Выпускает изо рта пальцы, обхватывает ладонями её лицо, привставая на колени, и начинает целовать жадно, глубоко.
И Лидия отвечает. Лидия по-настоящему отвечает. Встречает её язык своим и наконец-то делает то, чего Эллисон так безумно хотела всё это время – цепляется пальцами за ткань рубашки на её плечах, комкая, сжимая, притягивая к себе.
Когда Эллисон открывает глаза, перед ними всё плывёт: она видит лишь красные росчерки и рыжие всполохи. Остальное только чувствует, только ощущает – пальцами, губами, всем своим существом. Выцеловывает Лидии шею, прижимает к себе за талию и не знает, сколько всё это длится, но в какой-то неопределённый, неуловимый момент Лидия перехватывает её запястье и кладёт её ладонь себе между раздвинутых ног.
Эллисон хрипло выдыхает ей в рот – под платьем нет белья, и она сразу же чувствует теплоту и влагу, а Лидия разводит ноги шире и вскидывает бедра вверх, навстречу прикосновениям. Эллисон утыкается лицом ей в шею и мягко скользит сразу двумя пальцами внутрь Лидии. Та выгибается в пояснице, мягко стонет и хватает её одной рукой за волосы, крепко сжимая и оттягивая. Эллисон приходится прижаться щекой к её щеке, и она чувствует, как на лицо смазывается чужая кровь.
Лидия снова вскидывает бёдра, стараясь насадиться на пальцы, и Эллисон начинает ими двигать. Они без труда скользят внутри, и Лидия реагирует на каждое движение бурно, громко, стонет ей на ухо и тянет волосы так, что кожа головы начинает болезненно ныть, но Эллисон нравится, боже, да ей ничто другое не нравится больше, чем это. Она добавляет третий палец, начинает вбиваться в Лидию сильнее, быстрее, даже грубее, а та всё стонет и подставляется. Эллисон целует её в шею, сильнее размазывая кровь.
Лидия кончает с громким стоном, изо всей силы царапая ей спину под свитером, и опадает, тяжело дыша. Эллисон не убирает пальцы, сама стараясь успокоиться и не двигаться – так и замирает, зарывшись лицом Лидии в волосы.
В подвале ощутимо пахнет кровью и сексом, и от этого запаха голову кружит так, что почти становится дурно.
Эллисон остаётся спать вместе с Лидией, устраиваясь с ней вдвоём на матрасе, и всю ночь прижимает к себе, обняв сзади за талию.
Убрать нож она забывает.
Эллисон просыпается от того, что чувствует, как в горло ей вжимается что-то острое и холодное. Открывает глаза с тихим стоном и понимает, что к её глотке приставлен нож, неосмотрительно брошенный на полу, а на бёдрах её сидит Лидия, держащая его в руках.
У неё всё ещё сбившиеся со вчера волосы, а на лице до сих пор осталась кровь, высохшая и потемневшая. Присмотревшись, Эллисон замечает на шее и плечах пятна синяков.
Ей не страшно. Она прикрывает глаза, кладёт ладони Лидии на бёдра и откидывает голову назад, полностью открывая шею.
– Отпусти меня, – шепчет Лидия, чуть сильнее надавливая ножом, протыкая кожу. Эллисон чуть морщится, но не двигается и не издает ни звука. – Отпусти. Я не уйду.
– Если ты не хочешь уходить, то зачем мне тебя отпускать? – спрашивает она, неторопливо оглаживая бёдра Лидии ладонями.
– Я буду с тобой просто так, – Лидия легко ведёт ножом ей по шее. Если она по-настоящему применит силу, то с лёгкостью перережет Эллисон глотку. Но сейчас всё несерьёзно: едва вспоротая кожа, чуть-чуть крови и совсем немного боли. Но если Лидия захочет…
– Обещаешь? – спрашивает Эллисон, снова открывая глаза и глядя прямо на неё.
Лидия сосредоточена и, кажется, немного зла, но Эллисон понимает – в этот раз та её не обманет. В этот раз ей можно доверять.
– Да, – Лидия откладывает нож и, наклонившись, прижимается губами к кровоточащей ранке на шее Эллисон. От интимности жеста тут же начинает сбиваться дыхание. – Обещаю.
– Дашь сходить за ключом? – спрашивает Эллисон с мягкой улыбкой. Лидия кивает и с неохотой слезает с её бёдер, напоследок мягко проведя языком под её подбородком.
Эллисон идёт к себе, достаёт из ящика с бельём ключ от цепи и возвращается в подвал настолько быстро, насколько возможно.
Лидия ждёт её. У неё в руках нет ножа – он валяется на полу чуть ли не на другой стороне комнаты, куда она его, видимо, откинула.
Эллисон улыбается Лидии.
Лидия улыбается ей в ответ.
Ссылка для обзоров
Вступительное бла-бла-блаЭтот текст — один из самых внезапных в моей жизни
Начала я его давно, потому что идея меня упорола ещё осенью, но написала буквально 500 слов и бросила, потому что показалось, что какая-то какашечка. Идея так и не отпускала, но просто где-то на краю сознания витала, я не думала, что в итоге воплощу её. Но где-то за неделю до выкладки (если не позже) внезапно решила попробовать таки дотыкать, тип недолго же, максимум тысячи полторы слов получится, и вот тут-то я и наебалась. Абсолютно внезапно у меня загорелось всё, что может загореться: в сердце заполыхал адский пламень, сразу же перекинувшийся на шило в жопе. Абсолютно внезапно я в два захода написала больше семи тысяч (часть их была сурово выпилена при бетинге :'D), что для меня вообще нехилое такое количество слов.
К Гевион пришла с довольным "я сделяль", уверенная, что в меня сейчас кинут тапочком, но не кинули. Бетили вроде бы и дедлайно, а вроде бы и нет, но в итоге получилось вроде бы очень даже неплохо. Я, по крайней мере, довольна. И Гевион (которой, как всегда, огромнейшее спасибо ЗА ВСЁ
) текст нравится, да и отзывы были хорошие (парочка их гага), так что вроде не стыдно показать :зНазвание: Больнее всего на свете
Автор: Twenty One Grams
Бета: ~Gevion~
Фандом: Teen Wolf
Размер: миди, 6827 слов
Пейринг: dark!Эллисон Арджент/Лидия Мартин
Категория: фемслэш
Жанр: драма, дарк
Рейтинг: R
Предупреждения: графическое описание насилия, обсессия, сумасшествие, отношения маньяк/жертва, лишение физической свободы, стокгольмский синдром, лёгкая дакрифилия, лёгкий же бладплей, намеренный ООС персонажей
Краткое содержание: Лидия, несомненно, самая красивая девочка в школе, а Эллисон – единственная, кому негласными и ею же придуманными правилами позволено смотреть на неё столько, сколько угодно.
Примечание: AU относительно канона; автор вдохновлялся песней из эпиграфа, так что текст можно частично считать сонгфиком
Размещение: с разрешения автора
Для голосования: #. WTF Teen Wolf 2015 - работа "Больнее всего на свете"
I said, hey, girl with one eye
Get your filthy fingers out of my pie
I said, hey, girl with one eye
I'll cut your little heart out cause you made me cry
(с) Florence And The Machine — Girl With One Eye
Get your filthy fingers out of my pie
I said, hey, girl with one eye
I'll cut your little heart out cause you made me cry
(с) Florence And The Machine — Girl With One Eye
читать дальшеЛидия, несомненно, самая красивая девочка в школе. У неё короткие воздушные платья, украшенные изящными цветочными рисунками, красные-красные губы и волосы яркие, словно огнём полыхающие. Такие, что кажется: засмотришься и лишишься глаз – выгорят, высохнут, и потянется чёрный дым. Никому, кто хочет остаться в живых, нельзя слишком долго смотреть на Лидию. Это попросту непозволительно.
Эллисон носит растянутые свитера на пару размеров больше, натягивая рукава до самых кончиков пальцев с обгрызенными ногтями и облупившимся чёрным лаком, и ни капельки не заботится о пятнах кетчупа, остающихся на вороте после обеда в столовой. Волосы у неё всегда забраны в высокий хвост, в руках – книга, а в глазах и душе такая беспросветная темнота, что заблудиться в ней не составит и малейшего труда (Эллисон и блуждает). Она – единственная, кому негласными и ею же придуманными правилами позволено смотреть на Лидию столько, сколько угодно.
Только вот та никогда не смотрит в ответ.
Эллисон наблюдает за ней издалека: стоит в противоположном конце коридора, крепко прижимая к груди книги, и еле сдерживает себя, чтобы не разодрать кого-нибудь от злости прямо здесь и сейчас. Джексон обнимает Лидию за талию, прижимая слишком близко к себе, и Эллисон знает: он умрёт, он сдохнет, потому что не достоин даже дышать с Лидией одним воздухом. Она убьёт его сама. Вывернет наизнанку, вытрясет душу вместе с внутренностями.
В обед она садится за несколько столиков от Лидии и её друзей – делает вид, что слишком увлечена едой, чтобы замечать хоть что-то вокруг, но на самом деле прислушивается к каждому слову. Голос у Лидии удивительно красивый, с лёгкой хрипотцой, а когда она смеётся, внутри становится щекотно от будоражащего волнения, и Эллисон запивает его апельсиновым соком из дешёвого концентрата, продающегося у них в столовой.
Эллисон провожает Лидию до дома – едет за её машиной на велосипеде так, чтобы её не было заметно: по пешеходной полосе и в тени деревьев. Переживать, что Лидия её увидит, не стоит. Та никогда не смотрит по сторонам, когда сидит за рулём – слушает музыку, набирает на телефоне быстрые сообщения, подкрашивает глаза. Эллисон здесь для того, чтобы следить за её безопасностью, и получается у неё весьма успешно.
Эллисон живёт так несколько лет кряду, до того дня, когда Лидия наконец смотрит на неё в ответ. Тогда, в ту самую секунду, её срывает с цепи.
Дружки Джексона из чёртовой команды по лакроссу впервые за всю старшую школу пристают к Эллисон – им, наверное, становится скучно с обычными мальчиками для битья, и они ищут новую мишень. Ничего удивительного, что их выбор падает именно на Эллисон. С её-то потёртыми кедами и отсутствием макияжа.
Она молча выслушивает оскорбления, прижавшись спиной к своему шкафчику. Слушает, но не слышит – представляет, как одному из этих уродов выдавливает глаза, а другому набивает глотку битым стеклом. Улыбается, широко-широко. Они злятся только больше, а Эллисон становится всё веселее. Она начинает смеяться, ей нравится эта маленькая игра, но её смех прерывает до боли знакомый голос.
Лидия толкает обоих парней и чуть ли не рычит на них. Их лица искажаются бессильной злостью – они знают, что не могут тронуть девушку своего капитана, и им не остаётся ничего другого, кроме как убраться куда подальше.
Лидия смотрит на Эллисон с усталостью и лёгким сочувствием. Спрашивает, в порядке ли она, дотрагивается пальцами до плеча, и Эллисон судорожно кивает – в порядке, конечно же, спасибо. У неё сухо в горле и красно перед глазами. В том, как Лидия себя повела, в её взгляде, в её действиях, было что-то невероятно знакомое, похожее на отблески той темноты, с которой приходится жить самой Эллисон.
Вечером, когда Лидия идёт к своей машине после поздней тренировки, Эллисон следует за ней.
Она обнимает её за талию и прижимает к лицу пропитанную хлороформом ткань. Лидия опадает в её руках, даже не сопротивляясь. Эллисон утыкается ей в волосы и жадно вдыхает запах.
***
Впервые в жизни Эллисон по-настоящему радуется тому, что отец постоянно в разъездах и бывает дома от силы раз в месяц. “Ты взрослая девочка”, – говорит он каждый раз, когда возвращается в Бикон-Хиллз, гладит Эллисон по голове и ведёт её поесть мороженого, ведь всех взрослых девочек отцы водят именно есть мороженое.
На самом деле она совсем не против. Она уже привыкла одна бродить по коридорам пустого дома, питаться полуфабрикатами и китайской едой с доставкой на дом, ложиться спать с включённым светом и задёргивать шторы. Ничего страшного, ничего особенного, она же взрослая девочка.
Именно благодаря тому, что Крис постоянно находится где-нибудь во Франции, она сейчас может без проблем протащить бесчувственное тело Лидии вниз по лестнице в подвал. Эллисон взяла её машину и припарковала в закрытом гараже. На улице не было ни души, в домах не горел свет. Она не дурочка, не стала бы вытаскивать Лидию из машины на глазах у соседей. Телефон вместе с GPS-навигатором она выкинула в реку недалеко от школы, чтобы не отследили по географической локации.
В школе никто ни разу не видел их с Лидией вместе. Они даже рядом никогда не стояли. Эллисон не следовала за её машиной со школьного двора – всегда ждала и выворачивала из какого-нибудь переулка посередине пути, а до дома Мартинов не доезжала, чтобы её нельзя было увидеть из окон. Никто её не заподозрит. Никто даже не знает, что она существует. Всем абсолютно плевать. Эллисон не переживает, что к ней заявится полиция.
В подвале она осторожно укладывает всё ещё спящую Лидию на пол и застегивает на её щиколотке тяжёлый металлический браслет, от которого к стене идёт цепь. Эллисон кажется, что отец не хотел бы, чтобы она знала о тайном подвале, полном цепей и инструментов для пыток, но она не удержалась, взломала замок на закрытой тяжёлой двери, и содержимое найденной за ней комнаты заставило её заулыбаться и восторженно подпрыгнуть. Эллисон так и не поняла, на кой чёрт отцу сдались серебряные пули и высушенные фиолетовые цветы с приятным запахом, но не стала об этом задумываться. Ножи и пистолеты оказались куда интереснее даже её излюбленного арбалета, который она хранила у себя в комнате. А лишь завидев цепи и идущие от потолка кожаные подвески, Эллисон сразу поняла: когда-нибудь, в один чудесный, волшебный день она приведёт сюда самую красивую девушку на свете и больше никогда не отпустит.
И этот день наконец-то настал.
Эллисон поглаживает рыжие волосы Лидии, убирая с её лица выбившуюся из причёски прядь. Кожа у Лидии такая мягкая, как Эллисон себе и представляла. Она прикрывает глаза и делает глубокий вдох – ей становится жарко, а сердце заходится в груди. Нужно успокоиться. Она не не должна выглядеть так, словно нервничает, когда Лидия придёт в себя.
Эллисон достаёт из кармана телефон и смотрит на время. С тех пор, как она усыпила Лидию, прошло всего полчаса, но хлороформ действует недолго, та скоро очнётся. Эллисон хочет сходить в душ, помыть голову. Возможно, даже накраситься забытой Кейт косметикой. Но нельзя оставить Лидию одну. Если та вернётся в сознание, а вокруг никого не будет, она может испугаться. С Эллисон же ей бояться нечего, с ней она в безопасности.
Эллисон улыбается сама себе и садится на пол, скрестив ноги и положив руки на колени. Она очень волнуется. Наконец-то они с Лидией по-настоящему познакомятся. Лучше этого в её жизни не было ничего.
***
Лидия приходит в себя и правда скоро. Тихонько стонет и приоткрывает замутнённые глаза. У неё покрасневшие и чуть приоткрытые губы. Она такая красивая, что дышать тяжело.
Лидия наконец-то смотрит на неё – боже, Лидия на неё смотрит – и хрипло спрашивает:
– Что произошло?
– Ничего плохого, – улыбается Эллисон в ответ, пододвигаясь чуть ближе. – Ничего не бойся, я не сделаю тебе больно.
– О чём ты? – Лидия хмурится, очевидно, всё ещё не понимая, где она находится и что происходит. Ничего страшного, ей можно – она, в конце концов, только отходит от тяжёлого вещества. Эллисон немного стыдно, но она не смогла найти ничего менее вредного, у неё попросту не осталось выбора и было слишком мало времени на подготовку.
– Ты у меня дома, – сообщает она, не прекращая улыбаться. – Прости, тебе может быть немного некомфортно. Я принесу одеял и подушек. Хочешь пить?
Лидия оглядывается по сторонам, и ее глаза медленно расширяются. Она резко отползает к стене. Эллисон хмурится. Неужели ей настолько неудобно? Надо было сразу устроить постель, но Эллисон не ожидала, что всё произойдёт именно сегодня. Она сорвалась, не выдержала, не успела всё до конца подготовить, и теперь Лидия испытывает дискомфорт, теперь ей жёстко и холодно. Чёрт-чёрт-чёрт.
– Боже, прости, – сбивчиво извиняется Эллисон, резко вскакивая и начиная ходить по комнате кругами. – Прости, прости, я не успела всё тут устроить. Я такая дурочка. Я сейчас всё исправлю, ладно? Ты голодная? Что ты любишь? У меня почти пустой холодильник, но я могу что-нибудь заказать, если хочешь. Отец пересылает мне много денег, я…
– Ты посадила меня на цепь у себя в подвале, – прерывает её Лидия дрожащим голосом, – и спрашиваешь, хочу ли я есть?!
– Конечно, – Эллисон непонимающе хмурится и нервно натягивает рукава свитера на ладони. – Я не хочу, чтобы тебе было неудобно.
– Отпусти меня немедленно, – Лидия чуть ли не кричит, и Эллисон слегка морщится: она не любит высокие звуки, от них болят уши. Но это же Лидия, Лидии можно, Эллисон ничего ей не скажет. Правда, если та начнёт кричать по-настоящему, то придётся заткнуть ей рот кляпом, иначе у Эллисон разболится голова. Она ненавидит, когда болит голова. Но пока не произошло ничего страшного, пока всё терпимо. Только безумно обидно. Почему Лидия хочет, чтобы она её отпустила, зачем ей уходить? Ей ни с кем не будет так хорошо, как с Эллисон. Всё-таки не зря она использовала цепь, а ведь не сразу на это решилась.
– Зачем тебе уходить? – наконец озвучивает она свои мысли, чуть склоняя голову набок. – Я всё для тебя сделаю. Всё, что захочешь. Правда-правда.
– Да кто ты вообще такая?! – Лидия что, всхлипывает? Боже, да. У неё мокрые глаза и блестящие от влаги ресницы, и Эллисон замирает на месте. Для неё это слишком, она просто не может удержаться – хрипло выдохнув, буквально бросается к Лидии и дотрагивается до её лица, стирая влагу самыми подушечками дрожащих пальцев, а затем подносит их к своим губам, чуть ли не постанывая от солёного вкуса. Лидия пытается от неё отшатнуться, но некуда, она и так уже вжимается спиной в стену.
Это немного неприятно, но Эллисон старается не обращать внимания. Просто Лидия пока не понимает, что она там, где и должна быть, но поймёт обязательно. Эллисон в этом убедится.
– Меня зовут Эллисон, – представляется она, снова чуть улыбаясь. – Ты меня сегодня защитила от уродов из нашей команды по лакроссу. Я бы и сама справилась, но всё равно спасибо. Ты очень добрая, знаешь об этом? Самая лучшая.
Лидия ничего не отвечает, только всхлипывает снова, и её начинает мелко потряхивать. Эллисон успокаивающие гладит её по волосам, но Лидия зажмуривается и старается отвернуться. Она и правда не понимает, совсем-совсем. Придётся постараться, чтобы это изменилось.
– Не бойся. – Эллисон наклоняется ближе и утыкается лицом ей в шею, мягко дотрагиваясь всё ещё влажными от чужих слёз губами до кожи. – Пожалуйста. Я схожу тебе за одеялами и закажу пиццу. Не скучай, ладно?
Напоследок она оглаживает скулу Лидии, а потом уходит, но до слуха её доносятся всхлипы. Сдержаться и не вернуться очень тяжело – безумно хочется собрать слёзы на этот раз уже губами, прямо с лица, пальцами зарываясь в волосы на затылке, но сейчас нужно всё же разобраться с постелью и едой. Остальное успеется.
Эллисон улыбается сама себе. Она гордится своей силой воли.
***
Она, как и обещала, приносит Лидии несколько одеял и подушек, а ещё матрас, чтобы той не пришлось спать на голом полу. Позже Эллисон предложит сменную одежду, но не сейчас. Ей слишком нравится лёгкое платье Лидии: тёмное, фиолетово-розовое, в зигзагообразную полоску. Оно ей невероятно идёт.
От пиццы Лидия отказывается. Когда Эллисон всё же протягивает кусок, настаивая, чтобы она поела, та берёт его, а потом кидает на пол, зло сжимая губы. Эллисон моргает пару раз, глядя на испачкавшую пол начинку. Смотрится это некрасиво и грязно, и Эллисон недовольно морщится. Она не особо заботится о собственной внешности, но грязь вокруг её раздражает просто невероятно. Эллисон всегда поддерживает дом – те его комнаты, которыми пользуется – в чистоте, и бросить еду на пол ей кажется просто непозволительной дикостью.
Ей хочется ударить Лидию по лицу. Ударить, а потом гладить по раскрасневшейся щеке и покрывать её поцелуями, чтобы Лидия обнимала её за шею и извинялась, что так глупо и неправильно себя повела.
Но Эллисон снова сдерживается. Она обещала, что не сделает больно. Правда, ей и в голову не приходило, что Лидия может сделать больно сама, а это уже совсем другая история. Но ничего страшного, тоже можно перетерпеть. Наверное, на Лидию всё ещё влияет хлороформ, у подобной дряни могут быть какие-то побочные эффекты, так что Эллисон сама виновата.
– Я уберу, – говорит она, вставая, – но не делай так больше. Мне не нравится беспорядок.
– А мне не нравится, что ты заперла меня в подвале с цепью на ноге. Все мы чего-то хотим от этой жизни, – ядовито цедит Лидия в ответ. – Где мой телефон?
– Какая разница? – раздражается Эллисон, беря в руки тряпку для пыли, лежавшую на одном из шкафов. – Зачем тебе телефон?
– Чтобы сообщить полиции, что меня похитила какая-то сумасшедшая идиотка.
Эллисон вздрагивает и поднимает на Лидию взгляд. Это уже не просто обидно – это по-настоящему больно.
– Не говори так, – просит она.
– А как мне говорить? – хмыкает Лидия, скрещивая руки на груди и надменно поднимая подбородок. – Может, называть тебя госпожой? Лизать ноги? Или ещё что? Ты же этого от меня хочешь, да?
– Нет! – вскрикивает Эллисон. Нет-нет-нет, Лидия всё совсем не так понимает, боже, нет, конечно у неё не такие отвратительные намерения, это же так низко, так грязно. – Как ты могла такое подумать? Я что, похожа на насильницу?
Забыв про дурацкую пиццу, она берёт лицо Лидии в ладони и заставляет её посмотреть на себя, глаза в глаза, чтобы та увидела, чтобы поняла.
– Я не сделаю ничего против твоей воли, – шепчет она, поглаживая её скулы большими пальцами, – слышишь?
Лидия хмыкает и плюёт ей в лицо.
***
На следующий день Эллисон не идёт в школу – всё равно никто её не хватится, – чтобы побольше побыть с Лидией. Её не стоит надолго оставлять одну. В подвале бывает жутковато даже при включённом свете. Ещё бы, со всеми этими цепями и ножами отца.
Оставленную на ночь пиццу Лидия не трогает. Та так и стоит на полу в пропитавшейся жиром картонной коробке. Бутылка воды тоже почти полная: из неё отпита лишь пара глотков. Лидия лежит на матрасе лицом к стене, закутавшись в одеяла так, что видно только выбивающиеся наружу рыжие кудри.
– Хэй, – Эллисон садится рядом с ней на колени и протягивает руку, чтобы легко дотронуться до мягких волос. – Почему ты не поела?
Лидия не просто не отвечает – она вообще никак не реагирует на прикосновение. Не отшатывается и не подаётся навстречу. Кажется, будто она и не дышит совсем, и потому Эллисон в беспокойстве наклоняется ближе. Дыхание, слава богу, есть, и она расслабляется. В том, что Лидия так и не поела, нет ничего хорошего, но её можно уговорить. Может, ей просто не нравится пицца? Она не вегетарианка, это точно, Эллисон видела, как она ест мясное рагу – к слову, довольно отвратительное на вкус – в школьной столовой.
– Может, хочешь пасты? Фруктов? Салат? – спрашивает она, поглаживая волосы Лидии, пропуская их между пальцев. – Ты же знаешь, для тебя всё что угодно.
Лидия продолжает молчать, не двигаясь и не подавая признаков жизни. Эллисон мягко трясёт её за плечо, но результат тот же. Она может силой заставить Лидию повернуться, но не хочет этого делать. Она решает дать ей время. Возможно, та просто хочет ещё поспать.
– Ладно, не буду тебя пока трогать, – обещает Эллисон, в последний раз с благоговением проводя по рыжей макушке. – Но я потом ещё приду, хорошо?
Лидия, конечно, снова молчит, и Эллисон не остаётся ничего другого, кроме как уйти.
***
Возвращается она ближе к вечеру, когда становится совсем невыносимо находиться на верхних этажах дома, зная, что в подвале у неё – Лидия. Лидия, которая, наверное, совсем уже заскучала. Если она так и не притронулась к пицце, то ей будет необходима другая еда, поэтому Эллисон нарезает из свежих овощей, за которыми сходила в ближайший магазин, большую миску салата, заливает его оливковым маслом и подхватывает из ящика две вилки.
На этот раз Лидия сидит, прислонившись спиной к стене, подтянув колени к подбородку и обняв их руками. Её лицо покраснело, макияж размазался, а на щеках подсыхают дорожки слёз. Сердце у Эллисон пропускает удар. Лидия плакала, а она не видела этого, не была рядом, чтобы успокоить. А теперь в этом нет никакого смысла: слёзы высохли, остались только их следы.
Лидия невероятно красива даже сейчас. Особенно сейчас.
– Почему меня никто не ищет? – неожиданно спрашивает она, не поднимая головы.
– Ищут, – честно отвечает Эллисон, садясь перед ней на колени. Как Лидию могут не искать? Она много кому нужна. У неё есть любящие родители, друзья, этот ублюдок Джексон, при одной мысли о котором Эллисон чувствует прилив злости. Просто никто из этих людей не ценит её так, как Эллисон, никому она не нужна так сильно, и никто её не заслуживает. Поэтому то, что её ищут, не имеет значения.
– Тогда какого чёрта я до сих пор здесь? – глухо спрашивает Лидия, утирая глаза тыльной стороной ладони, ещё сильнее растирая тушь, которая остаётся на коже чёрными мазками.
– Так надо, вот увидишь, – отвечает Эллисон.
Лидия поднимает на неё нечитаемый взгляд:
– Я хочу в туалет.
Эллисон теряется. Она совершенно забыла об этом. Она не может принести какое-нибудь там ведро или банку, для такой, как Лидия, это будет слишком мерзко и унизительно, а Эллисон не хочет её унижать. Придётся отвести её в ванную. Эллисон не уверена в том, что снимать цепь – хорошая идея, но выбора не остаётся.
– Хорошо, – кивает она, – только мне придётся завязать тебе руки.
– Валяй, – фыркает Лидия. – Мне просто надо сходить в туалет.
Сначала Эллисон выполняет обещанное – верёвка из шкафа отца пахнет так же, как и те фиолетовые цветы, она то ли натёрта, то ли пропитана их соком, – а потом уже расстёгивает металлический браслет цепи и помогает подняться на ноги.
Встаёт Лидия немного неуверенно и сначала чуть ли не падает, но Эллисон вовремя подхватывает её за талию и так и не отпускает, помогая идти: от нехватки еды и долгого нахождения в одном положении можно сильно ослабеть, она знает. Лидия на удивление не сопротивляется и позволяет себя вести, даже цепляется пальцами за её плечо, только вот в лицо упорно не смотрит – отворачивается.
Когда они выходят из подвала и пересекают холл к лестнице на второй этаж, где находится ванная, Эллисон тихо спрашивает:
– Ты же не попытаешься убежать?
Лидия молчит несколько секунд, словно думая над ответом, но потом хмыкает:
– Нет. Куда уж мне.
Эллисон не думает, что Лидия станет ей врать, и потому расслабляется, широко улыбаясь и быстро целуя её в макушку.
До ванной они доходят довольно быстро, и Лидия выскальзывает из её объятий. Протягивает связанные руки и вопросительно приподнимает бровь. Эллисон не хочет её отпускать и боится снимать верёвку, но не то чтобы она могла пойти вместе с Лидией в туалет. Поэтому она развязывает узел и открывает перед ней дверь, а сама садится на пол рядом, прислоняясь спиной к стене.
Лидия находится внутри долго. Эллисон слышит звук льющейся воды и стук дверей висящего над раковиной зеркального шкафчика и улыбается. Лидия, видимо, решила привести себя в порядок. Эллисон средство для снятия макияжа без надобности – она не красится, – но знает, что то осталась с последнего визита Кейт.
Лидия – в её ванной, пользуется её вещами. От этого внутри становится невероятно тепло, так, как не было, наверное, никогда в жизни. Эллисон расслабляется и прикрывает глаза. Она не сразу замечает, что вода прекратила литься, как не сразу улавливает и звук открываемой двери.
Эллисон слышит уже только удаляющиеся торопливые шаги. Лидия спускается по лестнице – не бежит, но идёт быстро настолько, насколько возможно без лишнего шума. Эллисон резко вскакивает и бросается за ней.
Лидия обещала. Обещала, что не будет пытаться убежать, но наврала. Теплота счастья сменяется жаром гнева, острым и охватывающим всё изнутри, идущим от низа живота по рёбрам к горлу. Лидия оборачивается, испуганно вскрикивает и срывается на бег, но Эллисон оказывается быстрее. Она, чуть ли не рыча от полыхающей в груди злобы, нагоняет Лидию на лестничном пролёте и хватает за локоть, грубо сжимая, и тянет на себя.
– Ты обещала! – кричит она, и голос у неё полон обиды. – Ты обещала, Лидия!
– Да пошла ты, чокнутая! – шипит та в ответ и взмахивает второй рукой. Между пальцами у неё что-то отблёскивает, и Эллисон вскрикивает и разжимает хватку, когда в её предплечье вонзается металл.
Лидия засаживает в неё ножницы для маникюра. Они протыкают кожу даже сквозь плотный свитер, прорывая его насквозь, и застревают глубоко в мясе. Серая ткань быстро пропитывается тёмно-красным, а в воздухе повисает густой запах. Эллисон шипит, хватает ножницы неповреждённой рукой и с трудом вытаскивает из себя, пачкая пальцы кровью. Это больно, просто чертовски больно, но куда больнее от того, что Лидия продолжает убегать – она уже спустилась по лестнице и пересекла холл, и сейчас пытается открыть входную дверь. Та заперта изнутри на ключ и не поддаётся, но Лидия все равно хватается за ручки и пинает дерево.
– Давай же, давай, ну! – чуть ли не орёт она, а потом бьётся о дверь всем телом, но не помогает и это. Лидия кидается в сторону, в другие комнаты, видимо, в попытке найти чёрный ход или вылезти через окно.
Эллисон всё ещё больно, но адреналин и собственная злость перекрывают это чувство, ставя его на задний план. У неё плывёт перед глазами. Отбросив окровавленные ножницы, она кидается вслед за Лидией и ловит её, когда та уже умудряется открыть окно и заносит одну ногу, чтобы вылезти.
Эллисон хватает её за волосы и оттаскивает назад, свободной рукой закрывая окно. Лидия шипит, вырывается, дёргается что есть сил, даже пытается укусить и, конечно же, кричит:
– Пусти меня, пусти-пусти-пусти, сука!
Эллисон прикладывает её головой о стену, и Лидия опадает, теряя сознание. Эллисон утыкается лицом ей в волосы и жмурится, сглатывая слёзы.
– Я не хотела делать тебе больно, – шепчет она. – Я не собиралась. Ты меня вынудила. Ты меня заставила. Всё могло бы так хорошо сложиться.
Она тащит Лидию назад в подвал. Злость уходит, сменяясь грустью, а боль в руке возвращается. Эллисон поворачивает голову и понимает, что до сих пор кровоточит: почти весь рукав свитера окрасился бордовым, а на полу виднеется несколько смазанных пятен.
***
Вопреки нежеланию тащиться на бесполезные занятия, в школу приходится всё же пойти.
Эллисон нужно время вдали от Лидии – на неё слишком больно смотреть, слишком тяжело даже просто находиться с ней рядом. Когда та была без сознания, Эллисон оставила ей ещё еду, воду и таблетки от головной боли, но на большее пока не способна. Она знает, что сможет простить обман, но не сразу. Предательство и ложь – это больно. Больнее всего на свете.
В школе шумно, но шум этот почему-то кажется несколько иным, более взволнованным, взбудораженным. Эллисон как всегда прижимает к груди учебники и исподлобья смотрит по сторонам.
Проходя мимо групп учеников, она слышит обрывки разговоров, пустых и бесполезных: какая классная была вечеринка, как достали многого требующие преподаватели, какая вот у той девчонки классная задница. «Человеческий мусор», – фыркает про себя Эллисон, поджимая губы. Она ненавидит их всех, чёрно и глубоко, и уже жалеет, что решила всё же прийти. Возможно, стоило остаться дома. У неё всё ещё болит плечо, а через бинты может просочиться кровь. Не исключено, что кто-то заметит и начнёт задавать вопросы. Правда, вряд ли людям до неё будет дело, но всё же.
Неожиданно прямо перед Эллисон выскакивает чуть ли не налысо бритый мальчишка с непропорционально большим ртом и усыпанными веснушками щеками. Она видела его раньше. Он обычно таскается с темноволосым парнем со скошенной челюстью и постоянно смотрит на Лидию, за что ему хочется выцарапать глаза.
– Видела её? – спрашивает он, так быстро размахивая перед лицом Эллисон листком бумаги, что та даже не сразу понимает, что на нём распечатана фотография Лидии. – Клубничная блондинка, вооот такого роста? – Он показывает этот рост ладонью рядом со своим плечом.
– Стайлз! – Назойливого мальчишку хватает за плечо тот, второй, с кривой челюстью. – Не наскакивай ты так на людей.
– Нет, – не даёт Эллисон «Стайлзу» ответить. Ну что за тупое имя?
Тот раздражённо цокает языком, закатывает глаза, разворачивается и как ни в чем не бывало уходит тыкать своим листком в лицо следующей жертве.
– Прости, он всегда такой, – наскоро извиняется его друг и плетётся следом, по пути пытаясь что-то выудить из расстёгнутого рюкзака.
Дойдя до своего ящичка, Эллисон открывает его и прячет улыбку за металлической дверцей. Лидию ищут, но никто и понятия не имеет, где она на самом деле. Злость снова начинает отступать, заменяясь прежней теплотой и радостью.
У них всё получится. После того, как она покажет Лидии, как та была не права.
***
– Ты говорила, что не сделаешь мне больно, – шепчет Лидия испуганно, зажмуриваясь и стараясь отстраниться подальше, отползти к стене. Опять. Её нежелание находиться рядом заставляет Эллисон грустить и даже, честно говоря, немного раздражает, но ничего. Скоро это изменится. Скоро Лидия поймёт.
– Ты говорила, что не будешь пытаться сбежать, – жёстко отвечает Эллисон, поглаживая большим пальцем острие ножа. Не то чтобы она хотела навредить Лидии, но раны – от ножниц в плече и ото лжи в сердце – продолжают ныть и жечься, напоминая о себе, и она просто не может их игнорировать.
Лидия красива вся, но больше всего Эллисон нравятся глаза. Она протягивает руку вперёд и в очередной раз дотрагивается до волос: они ей нравятся тоже.
Эллисон вырежет ей глаз. Наверное, правый. А может и левый. Надо спросить, с каким Лидия готова расстаться. Под рукой нет ничего для обезболивания, но можно снова использовать хлороформ. А можно резать по живому, чувствительному мясу. Только вот Лидия, наверное, будет кричать: вряд ли сможет сдержаться, даже если её попросить. Она громкая, даже буйная – совсем под стать цвету своих волос. Эта мысль вызывает улыбку.
– Прости, – шепчет Лидия. Её заметно трясёт. Она, кажется, вот-вот начнёт плакать. Нет-нет, не сейчас, Эллисон не может позволить себе потерять концентрацию из-за этих глупых слёз.
– Не надо плакать, – ласково просит она, перехватывая нож в другую руку. – Пожалуйста. Всё будет хорошо.
Лидия издаёт какой-то странный, воющий и почти животный горловой звук, закрывает лицо руками и вцепляется пальцами в собственные волосы. Эллисон замечает, что под её обломанными, с облупившимся лаком ногтями – грязь и подсохшая кровь. Наверное, Лидия царапала пол или пыталась снять цепь.
– Ты никогда мне не улыбаешься, – грустно говорит она, поглядывая на нож в собственных пальцах. Ей приходит в голову новая идея. – Знаешь, что такое улыбка Глазго?
Лидия резко вскидывается, приоткрывает рот, и в глазах у неё читается чистый, неподдельный ужас.
– Не надо, – просит она дрожащим и скачущим голосом, – пожалуйста, не надо.
Эллисон встаёт, чтобы достать ту же самую верёвку, что и вчера. Осторожно взяв Лидию за запястья, связывает их вместе. Удивительно, но та даже не сопротивляется, только смотрит широко-широко раскрытыми глазами, ловит ртом воздух и мотает головой из стороны в сторону.
– Я хочу, чтобы ты улыбалась, – шепчет ей Эллисон, снова подхватывает с пола нож и, подвинувшись чуть ближе, легко прижимает обух к лицу Лидии, давая почувствовать холод стали. Лидия крепко зажмуривается.
– Я буду тебе улыбаться, – говорит она. – Сделаю всё, что захочешь. Только прекрати, пожалуйста, прекрати.
Эллисон чуть закусывает губу и проворачивает нож так, что на щёку ложится лезвие, и надавливает: не сильно, но так, что кожа раскрывается, и по краям свежей раны проступает кровь, ярко-красная, почти алая. Забавно – у самой Эллисон кровь куда темнее и гуще. У Лидии же она светлая, яркая и более жидкая: сразу же начинает стекать вниз по щеке и на шею. На бледной коже это смотрится контрастно, красиво. Настолько, что сбивается дыхание.
Лидия дёргается и всхлипывает – всё-таки начинает плакать, чёрт-чёрт-чёрт, нет, Эллисон, соберись, не смотри, – а ведь это не очень больно. Уж точно не так, как было вчера ей самой от ножниц, от лжи, от предательства.
Эллисон переходит на вторую щёку и повторяет то же самое, так же легко, с такой же нежностью. Надрезает кожу от губы и почти до самого уха – аккуратно, медленно, чтобы нож не соскочил, а линия не получилась неровной и некрасивой. Она не может изуродовать Лидию.
– Хватит, пожалуйста, – просит та тихо, надрывно. Кровь со щеки попадает ей на губы, окрашивая их алым, заливается в рот, и Лидия кривится, кашляет. Её кровь по вкусу наверняка похожа на слёзы, и Эллисон не выдерживает.
Она откладывает нож и приподнимает голову Лидии за подбородок. Осторожно дотрагивается до волос, убирая их назад и открывая лицо. Это далеко до настоящей улыбки Глазго, всего лишь её грубый черновик, но Лидии всё равно идёт красное на белом, Лидия всё равно улыбается ей, пусть у неё и подрагивают губы.
Эллисон наклоняется к ней близко-близко и накрывает её рот своим. Стойкий металлический вкус тут же ударяет в голову, и она собирает его с губ Лидии языком. Та не сопротивляется – опадает в её руках и не вырывается, но и не отвечает на поцелуй.
Эллисон хочет, чтобы она ответила. Чтобы цеплялась пальцами за её плечи, чтобы подавалась навстречу и выгибалась, чтобы стонала, вскидывая бёдра. Чтобы нуждалась в ней так же, как она сама нуждается в Лидии. Но этого нет – пока что нет, – и ей приходится брать то, что есть: мягкие губы, горячее сбивчивое дыхание и солоноватая кровь.
Последнего хочется больше, и Эллисон отрывается от губ Лидии, чтобы повести своими по её щеке вверх, прямо по разрезу, собирая с него кровь. Её ведёт от ощущений, в голове становится глухо, пусто, все мысли словно перекрывает белый шум, и Эллисон убирает одну руку с лица Лидии, чтобы положить ей на бедро.
И тогда та всё же дёргается, плотно сжимает ноги, словно пытаясь защититься, и хватает её за запястье, больно и сильно впиваясь в кожу ногтями.
– Даже не пытайся, – шипит Лидия, и Эллисон приходит в себя.
– Прости, – говорит она испугано, понимая, что её занесло, что она не имеет права так поступать, что она обещала Лидии не делать этого.
Эллисон убирает нож в ящик стола и идёт за антисептиком, чтобы обработать порезы. Глаз она решает Лидии сохранить.
***
Новость о том, что Лидия пропала, расходится довольно быстро. Ничего удивительного: Бикон-Хиллз совсем небольшой городок, семья Мартинов – одна из самых влиятельных в нём, а Лидия – королева школы. Уже не только тот мальчишка с дурацким именем и не менее дурацким лицом бьёт тревогу, но и все остальные.
В школе развешаны плакаты с яркими крупными надписями «разыскивается!»; по телевизору местный шериф говорит о том, что полиция делает всё возможное, чтобы определить местонахождение пропавшей девочки, и не считает её умершей; на фейсбуке создаются группы с кричащими названиями «Помогите спасти Лидию Мартин! Жизнь невинной девочки в опасности!»
Эллисон улыбается сама себе; в школе срывает один из плакатов, складывает его вчетверо и убирает в сумку; дома включает телевизор погромче, когда передают местные новости; на фейсбуке вступает в каждую из многочисленных групп и репостит призывные записи к себе на страницу.
Спускаясь в подвал, она показывает Лидии телефон с открытым твиттером и открывает хэштег #FindLydiaMartin, который из жителей Бикон-Хиллз сейчас не использует разве что ленивый или тот, у кого попросту нет социальных сетей. На Лидию устроили самую настоящую охоту, но её никогда-никогда не найдут, она в безопасности здесь, с Эллисон, и всё будет хорошо, всё будет прекрасно.
Лидия пару минут смотрит, как Эллисон пролистывает твиты один за другим, а затем отворачивается и цедит сквозь сжатые зубы:
– Какие же идиоты.
С этим Эллисон абсолютно согласна: правда идиоты. Искать нет никакого смысла. Она смеётся, и Лидия слабо улыбается ей в ответ.
С того момента, как Эллисон пришла в подвал с ножом, прошло уже несколько дней, и порезы на щеках Лидии затянулись, покрывшись сухой тёмной коркой. Эллисон каждый день их обрабатывает – не хочет, чтобы попала зараза.
Лидия начинает есть, а Эллисон – снова выпускать её в туалет, предварительно убедившись, что там нет ничего, что можно использовать в качестве оружия. Она даже разрешает Лидии принять душ.
***
К ней домой не приходит никто, кроме привозящих еду курьеров, поэтому Эллисон подпрыгивает от удивления, когда слышит звонок в дверь.
– Подожди, я скоро вернусь, – бросает она Лидии, с которой находилась последние несколько часов, и поднимается наверх, не забыв закрыть за собой дверь подвала. От дверного звонка туда проведены провода, и потому можно услышать, когда кто-то его использует, но сам подвал звуконепроницаем. Даже если Лидия начнёт кричать или биться о стену, никто этого не услышит. Эллисон, правда, думает, что та не станет – в последнее время Лидия ведёт себя тихо, слушает её, иногда даже заговаривает сама, а вчера разрешила себя снова поцеловать.
За дверью оказывается тот самый шериф, которого Эллисон видела по телевизору. Он мягко улыбается и здоровается:
– Прошу прощения за беспокойство, мисс… – бросает взгляд на раскрытую папку в руках, – Арджент, так?
Эллисон молча кивает.
– Вы могли бы уделить мне пару минут своего времени? – спрашивает шериф, закрывая папку и делая небольшой шаг вперёд, в ответ на который Эллисон наоборот отступает назад. – Я постараюсь вас не задерживать.
– Конечно, – кивает она, чувствуя, как ладони начинают потеть, а биение сердца учащается. Она прекрасно знает, по какому вопросу шериф заявился к ней домой, и остаётся только надеяться, что ей удастся себя не выдать.
– Я думаю, вы знаете, что недавно пропала ученица вашей школы, мисс Лидия Мартин, – он не спрашивает, а утверждает. Ничего удивительного, ведь в кусре ведь город. – Мы проверяем все возможные зацепки, даже самые невероятные связи. У вас с мисс Мартин было несколько совместных классов. Когда вы видели её в последний раз?
Эллисон делает вид, что задумывается. Она не может ответить на этот вопрос сразу, слишком быстрая реакция вызовет подозрения. К тому же, молчание даст ей возможность продумать, что именно сказать.
– Я не уверена, – наконец начинает она, – мы с Лидией никогда не были друзьями. Я просто изредка видела её в школе. У нас вместе была биология, – она закусывает нижнюю губу и поднимает пальцы одной руки к подбородку, неторопливо потирая его в задумчивом жесте, дающем иллюзию того, что она правда пытается вытащить что-то из памяти, – и, кажется, алгебра тоже. Видела… Возможно, пару недель назад?
– Отлично, – шериф кивает, словно поощряя её продолжать. – Где именно вы видели мисс Мартин?
Эллисон снова ненадолго задумывается.
– Наверное, в столовой, – говорит она, специально выбирая такое место в школе, где легко потеряться, где мог быть кто угодно. – Да, я думаю, что в столовой.
– Вы можете припомнить точную дату? – спрашивает шериф с разочарованным вздохом. По нему видно, что он явно не узнал новой и полезной ему информации. У Эллисон словно падает камень с души. Он не задаёт более точных и наводящих вопросов, значит, и не подозревает даже, что находится сейчас настолько близко к своей цели, насколько это возможно. Сдержать улыбку сложно, но Эллисон всё же справляется.
– К сожалению, нет, шериф, – качает она головой. – Простите, что не смогла быть вам более полезной.
– Если вспомните ещё что-то, позвоните в участок, хорошо? – говорит он, достаёт из кармана визитную карточку и протягивает ей. – Джон Стилински. Будет полезна любая информация.
Эллисон кивает, берёт карточку в руки, вертит её, рассматривает и никуда не убирает, так и держит между пальцев.
– Обязательно, – уверяет она серьёзно.
Шериф – кажется, он отец того мальчишки с фотографиями Лидии – вежливо прощается и уходит к припаркованной у обочины полицейской машине, где на пассажирском сидении сидит ещё один мужчина в форме. Очевидно, его заместитель. Эллисон пытается приглядеться к его лицу, чтобы запомнить, но с такого расстояния и через грязноватое стекло почти ничего не видно, поэтому она бросает эту затею и возвращается в дом, плотно закрывая за собой дверь.
Только заслышав звук отъезжающего автомобиля, она позволяет себе рассмеяться и разорвать визитку. Номер Джона Стилински, бедного-бедного городского шерифа, который никогда не найдёт девочку с рыжими волосами и алой кровью, ей не понадобится точно.
***
Лидия перестаёт сопротивляться или отстраняться, когда Эллисон до неё дотрагивается. Позволяет оглаживать свои плечи, руки, бока, даёт запутываться пальцами в волосах, даже расчёсывать их. Чуть откидывает голову, открывая доступ к шее. Ещё она, к невероятной радости Эллисон, начинает нормально есть.
Эллисон кажется, что глаза у Лидии с каждым днем становятся всё темнее. Сначала они были зелёными, даже травянистыми, а сейчас будто теряют тона, выцветают, заменяются глубокой чернотой. Это пугало бы, не будь у Эллисон внутри такой же тьмы.
Она всегда знала, что Лидия не так проста, как кажется со стороны, смотрела ей внутрь, в душу. Хоть раньше они даже не разговаривали, Эллисон чувствовала, подозревала, а сейчас видит, что все догадки оказываются реальностью. Ей так радостно, что она не знает, как это выразить, поэтому собирает ладонями те пахучие фиолетовые цветы, которые её отец зачем-то хранит в подвале, и выкладывает из лепестков на полу перед Лидией сердце. Не то ужасно пошлое, какое девочки рисуют в тетрадках над именами понравившихся их мальчиков, нет. Настоящее, человеческое. С пересечениями тонких кровеносных сосудов и выходящими из него аортами.
Лидия смотрит на сердце несколько долгих мгновений, а потом улыбается и кивает. Ей нравится, ей правда нравится, и в этом мире нет ничего дороже её одобрения.
***
Порезы на лице Лидии зарастают быстро. Быстрее, чем хотелось бы: выцветают из красного до светло-розового, а затем и вовсе до белого, и Эллисон решает открыть их заново.
Она снова приносит тот самый нож, с которого так и не стёрла кровь в прошлый раз, и вопросительно показывает его Лидии. Та смотрит сперва на нож, потом на Эллисон. Дотрагивается до почти затянувшейся раны, проводит вдоль, от уха и до края губ, чуть прикусывает подушечку пальца. А затем расслабляется, вытягивает ноги, откидывается к стене и говорит с лёгкой усмешкой в голосе:
– Давай.
Эллисон почти дрожит от восторга и радости, которую испытывает от того, что Лидия сама разрешает заново исполосовать ей лицо. Она хотела бы сказать, что и мечтать о таком не смела, но это неправда, потому что именно о таком Эллисон и мечтала.
Она повторяет свои действия, точь-в-точь – сначала правая щека, потом левая, от уголков губ и до уха, едва надавливая лезвием, чтобы только рассечь кожу.
Возможно, ей это кажется, но в этот раз кровь Лидии уже не такая яркая и светлая, как в прошлый. Она темнее, гуще, а по щекам стекает медленнее.
Когда Эллисон заканчивает и наклоняется к Лидии, чтобы поцеловать, та выставляет вперёд руку с раскрытой ладонью и упирается ей в грудь, останавливая. Эллисон хмурится, но почти сразу расслабляется снова, понимая. Пальцы свободной руки Лидия подносит к лицу, проводит ими по одному из разрезов, пачкаясь кровью, и подносит к губам Эллисон.
Та выдыхает хрипло, несдержанно. Перехватив запястье Лидии, прижимает перемазанные красным пальцы к губам, легко дотрагивается, ведёт нижней вдоль указательного, обводит подушечку языком. Слышит тяжёлое дыхание Лидии, а сама чуть ли не стонет от разливающегося во рту вкуса. Лидия чуть надавливает ей на язык, прижимая его, и Эллисон полностью обхватывает два её пальца губами.
Ей жарко, ей горячо, у неё тянет внизу живота.
– Вот теперь поцелуй, – требует Лидия, и Эллисон, конечно, не может ей отказать. Выпускает изо рта пальцы, обхватывает ладонями её лицо, привставая на колени, и начинает целовать жадно, глубоко.
И Лидия отвечает. Лидия по-настоящему отвечает. Встречает её язык своим и наконец-то делает то, чего Эллисон так безумно хотела всё это время – цепляется пальцами за ткань рубашки на её плечах, комкая, сжимая, притягивая к себе.
Когда Эллисон открывает глаза, перед ними всё плывёт: она видит лишь красные росчерки и рыжие всполохи. Остальное только чувствует, только ощущает – пальцами, губами, всем своим существом. Выцеловывает Лидии шею, прижимает к себе за талию и не знает, сколько всё это длится, но в какой-то неопределённый, неуловимый момент Лидия перехватывает её запястье и кладёт её ладонь себе между раздвинутых ног.
Эллисон хрипло выдыхает ей в рот – под платьем нет белья, и она сразу же чувствует теплоту и влагу, а Лидия разводит ноги шире и вскидывает бедра вверх, навстречу прикосновениям. Эллисон утыкается лицом ей в шею и мягко скользит сразу двумя пальцами внутрь Лидии. Та выгибается в пояснице, мягко стонет и хватает её одной рукой за волосы, крепко сжимая и оттягивая. Эллисон приходится прижаться щекой к её щеке, и она чувствует, как на лицо смазывается чужая кровь.
Лидия снова вскидывает бёдра, стараясь насадиться на пальцы, и Эллисон начинает ими двигать. Они без труда скользят внутри, и Лидия реагирует на каждое движение бурно, громко, стонет ей на ухо и тянет волосы так, что кожа головы начинает болезненно ныть, но Эллисон нравится, боже, да ей ничто другое не нравится больше, чем это. Она добавляет третий палец, начинает вбиваться в Лидию сильнее, быстрее, даже грубее, а та всё стонет и подставляется. Эллисон целует её в шею, сильнее размазывая кровь.
Лидия кончает с громким стоном, изо всей силы царапая ей спину под свитером, и опадает, тяжело дыша. Эллисон не убирает пальцы, сама стараясь успокоиться и не двигаться – так и замирает, зарывшись лицом Лидии в волосы.
В подвале ощутимо пахнет кровью и сексом, и от этого запаха голову кружит так, что почти становится дурно.
Эллисон остаётся спать вместе с Лидией, устраиваясь с ней вдвоём на матрасе, и всю ночь прижимает к себе, обняв сзади за талию.
Убрать нож она забывает.
***
Эллисон просыпается от того, что чувствует, как в горло ей вжимается что-то острое и холодное. Открывает глаза с тихим стоном и понимает, что к её глотке приставлен нож, неосмотрительно брошенный на полу, а на бёдрах её сидит Лидия, держащая его в руках.
У неё всё ещё сбившиеся со вчера волосы, а на лице до сих пор осталась кровь, высохшая и потемневшая. Присмотревшись, Эллисон замечает на шее и плечах пятна синяков.
Ей не страшно. Она прикрывает глаза, кладёт ладони Лидии на бёдра и откидывает голову назад, полностью открывая шею.
– Отпусти меня, – шепчет Лидия, чуть сильнее надавливая ножом, протыкая кожу. Эллисон чуть морщится, но не двигается и не издает ни звука. – Отпусти. Я не уйду.
– Если ты не хочешь уходить, то зачем мне тебя отпускать? – спрашивает она, неторопливо оглаживая бёдра Лидии ладонями.
– Я буду с тобой просто так, – Лидия легко ведёт ножом ей по шее. Если она по-настоящему применит силу, то с лёгкостью перережет Эллисон глотку. Но сейчас всё несерьёзно: едва вспоротая кожа, чуть-чуть крови и совсем немного боли. Но если Лидия захочет…
– Обещаешь? – спрашивает Эллисон, снова открывая глаза и глядя прямо на неё.
Лидия сосредоточена и, кажется, немного зла, но Эллисон понимает – в этот раз та её не обманет. В этот раз ей можно доверять.
– Да, – Лидия откладывает нож и, наклонившись, прижимается губами к кровоточащей ранке на шее Эллисон. От интимности жеста тут же начинает сбиваться дыхание. – Обещаю.
– Дашь сходить за ключом? – спрашивает Эллисон с мягкой улыбкой. Лидия кивает и с неохотой слезает с её бёдер, напоследок мягко проведя языком под её подбородком.
Эллисон идёт к себе, достаёт из ящика с бельём ключ от цепи и возвращается в подвал настолько быстро, насколько возможно.
Лидия ждёт её. У неё в руках нет ножа – он валяется на полу чуть ли не на другой стороне комнаты, куда она его, видимо, откинула.
Эллисон улыбается Лидии.
Лидия улыбается ей в ответ.
Ссылка для обзоров
@темы: For all the geeks out there, Подросток-Вафля, Писать хуйню не запретишь
-
-
22.05.2015 в 13:12Я так давно ничего не читала по tw, а тут полезла в цитатник и вспомнила, что добавила твой текст.
Он офигенный от и до, Грамм! Очень люблю, как ты пишешь. Очень классная Эллидия, прям ащащащ!
-
-
27.05.2015 в 23:29-
-
28.05.2015 в 00:24очень-очень здорово, правда! Надеюсь, ты еще будешь писать что-нибудь по tw? (хотя я еще не все по Пайзеку зачла, но я в процессе)
-
-
28.05.2015 в 00:48Уруру
-
-
28.05.2015 в 10:40-
-
28.05.2015 в 20:31